Около 1512 года Даниил занял одну из самых почетных государственных должностей - московского наместника. Летом 1512 года наряду с другими воеводами он ходил с войском на Оку, готовясь дать отпор крымцам. Зимой 1512/13 года во время первого похода Василия III на Смоленск Даниил был главным среди сопровождавших его воевод. Летом 1513 года он участвовал и во втором походе на Смоленск. Однако город и на этот раз устоял. Лишь третий поход, летом 1514 года, принес успех "московитам". И вновь непосредственным руководителем военных действий был Щеня.

Ценя боевые заслуги Даниила, великий князь возложил на него почетную миссию первому из московских воевод войти в сдавшийся на милость победителей город и привести его жителей к присяге. Лишь после этого 1 августа 1514 года Василий III торжественно въехал в Смоленск.

Вскоре Даниил покинул покоренный город, передав бразды правления своему старому сослуживцу - бывшему новгородскому наместнику князю В. В. Шуйскому, назначенному смоленским наместником.

Война с Литвой продолжалась. Разгром русского войска в битве под Оршей 8 сентября 1514 года качнул чашу весов в пользу Сигизмунда. Летом 1515 года можно было ожидать новых попыток литовцев возвратить Смоленск. И потому Даниил Щеня вновь послан был с войском занять позицию неподалеку от Смоленска - в Дорогобуже. Однако боевых действий тем летом так и не произошло. Обе стороны занялись поиском союзников, дипломатическими разведками и переговорами.

Поход к Дорогобужу летом 1515 года - последнее известие источников о Данииле Щене. Несомненно, он был уже в весьма преклонных годах. Однако ни даты его кончины, ни места захоронения мы не знаем...

Даниила Щеню можно по праву назвать одним из видных строителей Московского государства. Не думал ли Даниил, что строит он не только крепость и храм, но также и тюрьму? И в числе первых узников этой тюрьмы окажутся его собственные дети...

Эпоха Ивана III отмечена глубокими переменами в самых различных областях жизни общества. Они созревали давно, исподволь, но прорвались наружу на глазах одного поколения. Символом этих перемен стал "государь всея Руси" Иван III. Прожив долгую жизнь, он как бы соединил своей личностью два различных по своему политическому устройству мира. За несколько десятилетий на смену большому семейству сварливых, но суверенных княжеств и земель, явилось единое, но основанное на всеобщем бесправии Российское государство. Сторонние наблюдатели неизменно поражались причудливостью его облика. На восточнославянской этнокультурной канве переплетались византийские и монголо-половецкие узоры. В этой пестрой ткани мелькали финно-угорские и романо-германские нити.

Строительство государства ощущалось современниками как строительство нового мира. Оно несло людям свободу от внешнего порабощения, от зависимости перед чужеземцами. Рождалась новая историческая общность людей - "московиты". Подданные "государя всея Руси" были равны и в своей гордыне обитателей "третьего Рима", и в своем ничтожестве перед лицом Державного.

Стремительность перемен, происходивших во второй половине XV века, могла бы вызвать головокружение даже у современного горожанина, привыкшего к непрестанной смене лиц и впечатлений. Что же испытывал человек той эпохи эпохи, когда люди измеряли время не минутами и секундами, а сменой зимы и лета, когда "старина" считалась высшим критерием истины?!

Люди дела, не склонные к умствованиям, - а именно таким был, вероятно, и наш герой Даниил Щеня - всецело предавались радостному ощущению созидания нового мира. Они не щадили себя и других в этой великой работе еще и потому, что были уверены: ее благосклонным зрителем является сам Всевышний.

Но и тогда уже некоторые наблюдательные люди с тревогой замечали: у молодого Российского государства оказалось каменное сердце. Современник и, быть может, собеседник Даниила Щени московский дипломат Федор Карпов в послании к митрополиту Даниилу (1522-1539) рассуждал так: "Милость без правды есть малодушество, а правда без милости есть мучительство, и оба они разрушают царство и всякое общежитие. Но милость, правдой поддерживаемая, а правда, милостью украшаемая, сохраняют царю царство на многие дни".

Эти слова Карпова не были пустой риторикой, "плетением словес". За ними мучительные раздумья над главным нравственным вопросом той эпохи: как примирить "правду" и "милость", Власть и Евангелие? Разумеется, этот вопрос существовал всегда. Но именно в ту эпоху, когда жил и действовал Даниил Щеня, он приобрел особую остроту: новое устройство общества влекло за собой и новое соотношение "сфер влияния" между "правдою" и "милостью". Понять весь драматизм ситуации можно, лишь взглянув на нее глазами людей той эпохи. А это возможно, лишь следуя реальному (от прошлого к будущему), а не ретроспективному (от будущего к прошлому) взгляду на ход событий.

Политическая раздробленность страны при многих отрицательных сторонах имела и свои достоинства. Русская земля в идеале мыслилась как сообщество равных суверенных княжеств и земель. При этом сохранялось и единство страны, которое утверждалось прежде всего единством языка, религии и династии.

При всех различиях князья были равны между собой. Разница в их положении определялась понятиями семейного характера: "отец", "сын", "брат". Расправа одного с другим рассматривалась как братоубийство. Причислив Бориса и Глеба к "лику святых" и заклеймив братоубийцу Святополка прозвищем Окаянный, то есть уподобившийся библейскому Каину, церковь признала братство князей важнейшей нравственной нормой.

Известно, что в ранний, "домосковский" период русской государственности существовало немало форм личной зависимости. Большинство их так или иначе было связано с поземельными отношениями. И все же крепостничество - и как юридически оформленная общегосударственная система, и как основополагающий принцип отношений между людьми - было порождением "московского" периода русской истории. Первый крупный шаг на этом пути совершил именно Иван III, ограничивший своим Судебником 1497 года право перехода крестьян от одного землевладельца к другому. Разумеется, этот шаг не мог не сказаться на всей атмосфере духовной жизни страны.

Пытаясь понять судьбу Даниила Щени и его потомков, мы должны обратиться к некоторым моментам истории русской аристократии. В период политической раздробленности (пользуясь старым термином - "удельный период") она имела очень большую свободу действий. Бояре могли переезжать от одного княжеского двора к другому, не теряя при этом своих вотчин. По существу, бояре были соправителями князей. Экономическое и военное могущество некоторых из них превышало могущество князей. Успех и благополучие князя всецело зависели от его умения ладить с аристократией.

Даже Дмитрий Донской - один из самых могущественных русских князей "удельного периода" - перед кончиной наставлял своих детей: "Бояр своих любите, честь им воздавайте по достоинству и по службе их, без согласия их ничего не делайте". Обращаясь затем к боярам, он напомнил им: "Вы назывались у меня не боярами, но князьями земли моей".

Впрочем, и сами русские князья в условиях политической раздробленности имели большую "свободу маневра". Оставшись по той или иной причине без удела, князь мог поступить на службу к боярским правительствам Новгорода или Пскова, мог наняться к ордынскому хану. Однако по мере подчинения русских княжеств и земель великому князю московскому возможность выбора места службы - а вместе с ней и независимость - неуклонно суживалась. К концу XV века у бояр, не желавших служить Державному, практически не оставалось других возможностей, кроме отъезда в Литву. Там беглец мог жить, не теряя языка и веры своих отцов. Однако по мере усиления польского влияния и католической экспансии в Литве, положение православной русскоязычной знати все более ухудшалось.

Существовала и другая сторона дела. Рост экономического и военного могущества московских князей позволял им все более решительно расправляться с неугодными боярами. Тот самый Дмитрий Донской, который так тепло отзывался о своих боярах перед кончиной, в 1379 году устроил первую в истории Москвы публичную казнь боярина: на Кучковом поле палач отрубил голову "изменнику" Ивану Вельяминову - сыну виднейшего московского боярина, тысяцкого Василия Вельяминова.

В эпоху феодальной войны второй четверти XV века Василий II расправлялся с неугодными боярами древним византийским способом - ослеплением. Впрочем, в конце концов и сам он стал жертвой этой казни. Темным, то есть слепым. Василий, разумеется, не стал от этого мягче в отношении своих врагов. Даже после окончания феодальной войны он осуществлял массовые казни приближенных тех удельных князей, которых он считал "заговорщиками".

Осторожный Иван III не злоупотреблял кровавыми расправами и избегал прямых конфликтов с боярством. Но там, где он видел в этом необходимость,- расправа следовала незамедлительно. Насильственное пострижение в монахи (как "милостивая" замена казни), ослепление, сожжение в срубе, голодная смерть в потаенной темнице - все это было грозной реальностью, от которой не был застрахован никто, даже родные братья Державного.

Иван III не щадил и духовенство. Согласно древней традиции, оно не подлежало суду гражданских властей. Однако во времена Ивана III священников, заподозренных в политических преступлениях, били кнутом на площади, привязав к столбу. Даже строптивый митрополит Геронтий, долго не желавший уступать великокняжескому произволу, отведав заточения в монастыре и иных мер воздействия, стал во всем согласен с Иваном III. Современники упрекали его в том, что он "боялся Державного".

Сигизмунд Герберштейн. собиравший сведения о личности и деяниях Ивана III от людей, хорошо осведомленных, в своих записках рисует сцену, ярко передающую атмосферу, царившую при дворе "государя всея Руси". Случалось, что во время пира он, выпив лишнего, хмелел и засыпал прямо за столом. Пока он спал, "все приглашенные... сидели пораженные страхом и молчали".

Как и другие аристократы, Даниил Щеня, несомненно, ощущал на себе деспотические наклонности великого князя. Известно, что в 1505 году оба новгородских наместника, Щеня и В. В. Шуйский, послали Ивану III грамоту с сообщением о некоторых новостях дипломатического характера. Начиналась она так: "Государь и великий князь! Холопы твои Данило да Васюк Шуйский челом бьют". Так принято стало писать, обращаясь к Державному. Но интересная деталь: в то время как осторожный Шуйский не устоял, чтобы униженно назваться Васюком, - Даниил Щеня написал свое имя полностью.

Сын Ивана III великий князь Василий Иванович был еще более склонен к деспотизму, нетерпим к чужому мнению, чем его отец. Он отправлял в темницу и на плаху своих придворных не только за "дело", но даже и за "слово", направленное против его особы. Примером может служить печальная участь Максима Грека и его собеседников из числа московской знати. Все они так или иначе поплатились за свое вольнодумство в ходе "расследования" 1524-1525 годов.

Сын Даниила Щени Михаил пошел по стопам отца. Мы постоянно встречаем его в войсках начиная с 1510 года то на южной границе, то под Псковом, то в Смоленске. князь Михаил (по прозвищу отца он получил свою "фамилию" - Щенятев) прошел суровую воинскую школу под началом самого строгого, но самого опытного учителя - собственного отца. Известно, что в 1513 году во втором смоленском походе он командовал полком правой руки в войске Даниила Щени. Там же, "на правой руке", у отца он был и во время кампаний 1514 и 1515 годов.

Василий III, чтя старого воеводу и ожидая новых побед от его сына, не позднее 1513 года дал ему думный чин боярина. Не станем утомлять читателя перечнем служб и походов Михаила Щенятева. Заметим лишь, что он все время на коне, на передовых рубежах обороны Руси. Но где-то в середине 20-х годов Михаил попадает в опалу. Вероятно, это было связано с разгромом правительством кружка московских вольнодумцев, "душой" которого был Максим Грек, или же с тем глухим, но широким недовольством, которое вызвал у московской знати противоречивший церковным канонам развод Василия III с его первой женой Соломонией Сабуровой.

В 1528 году Михаил, как видно, прощенный великим князем, стоял с войсками в Костроме. Но затем он вновь по какому-то поводу вызвал гиен Василия III и был брошен в темницу. Его освободили в 1530 году в связи с "амнистией" по случаю рождения у Василия III долгожданного наследника - сына Ивана. Год спустя он вновь упомянут среди воевод, стоявших с полками на Оке в ожидании набега крымцев.

После этого известия - молчание. Михаил Щенятев навсегда исчезает со страниц летописей и разрядных книг. Где окончил он свои дни? В тихой обители под мирный благовест? В тайном застенке пол крики вздернутых на дыбу? В отчем доме, под причитания родни?..

Младший сын Михаила Щенятева Василий в 40-е годы мелькает в списках воевод. Однако на его счету не было громких побед. Умер он в 1547 году, не оставив мужского потомства.

Его старший брат, Петр, будучи в родстве с князьями Бельскими, один из которых был женат на его сестре, в молодости ввязался в придворную борьбу и едва не погиб во время столкновения между сторонниками Шуйских и Бельских в 1542 году. Придя к власти, И. М. Шуйский сослал его в Ярославль. Однако года два спустя он вернулся в Москву и вскоре вместе с другими воеводами стоял в обычном летнем дозоре на Оке.

Биография Петра Щенятева была богата взлетами и падениями. В 1546 году он был наместником в северной глуши - Каргополе. Однако после венчания Ивана IV на царство он вновь в столице, вновь ходит с полками во все большие походы того времени, в том числе знаменитый поход на Казань в 1552 году, победный поход на Полоцк в 1563 году. Подобно деду, он был и новгородским наместником, ходил на шведов под Выборг и вернулся с победой в 1556 году.

Случилось так, что Петр Щенятев неоднократно был в походах вместе с князем Андреем Курбским. Можно думать, что они были дружны и Щенятев делился с ним своими горестными мыслями о личности царя и о его политике. Едва ли случайно, что после бегства Курбского в Литву в 1563 году князь Щенятев, бывший тогда первым воеводой в Полоцке, получил тайное предложение перейти на сторону Сигизмунда. В ответ он приказал открыть огонь изо всех пушек по стоявшему близ Полоцка литовскому войску.

В 1565 году Щенятев успешно действовал против крымцев под Болховом. То была его последняя кампания...

В середине 60-х годов над страной сгущались тучи опричного террора. Аресты и казни следовали друг за другом. Щенятев не желал, оставаясь при дворе, быть свидетелем и невольным соучастником той кровавой войны, которую развязал Иван IV. князь решил уйти в отдаленный монастырь.

Несомненно, он принял постриг без ведома царя. Внеся большой вклад в Борисоглебский монастырь (в 18 верстах от Ростова), Петр Щенятев под именем Пимена вступит в ряды иноков этой лесной обители.

Но мстительный царь не прощал сопротивления даже в такой пассивной форме. Возможно, он принял постриг Щенятева за косвенное доказательство его причастности к одному из тех "боярских заговоров", которые мнились Грозному повсюду. Как бы там ни было, царь конфисковал владенья Щенятева, а самого его подверг мучительной казни. По одним источникам, он был забит до смерти батогами, по другим - удавлен. Но самое страшное и, по-видимому, самое достоверное сообщение об обстоятельствах гибели воеводы содержится в "Истории" князя А. М. Курбского. Перечисляя жертвы царских палачей, Курбский называет и П. М. Щенятева.

"Еще убит князь Петр, по прозванию Щенятев, внук (в действительности правнук.- Н. Б.) князя литовского Патрикея. Был он человек весьма благородный и богатый, но, оставя все богатство и большое имущество, избрал монашество и возлюбил бескорыстную жизнь в подражание Христу. Однако и там велел мучитель мучить его, жарить на железной сковороде, раскаленной на огне, и втыкать иглы под ногти. И в таких мучениях тот скончался".

Источники сообщают дату кончины воеводы - 5 августа 1565 года. Со смертью князя Петра Михайловича Щенятева, не имевшего наследников мужского пола, пресекся и весь род Даниила Щени - род, давший России три поколенья людей, умевших не только охранять Россию от внешних врагов, но и сохранить собственное достоинство - а значит, и достоинство народа - перед лицом крепнущего деспотизма.

Созданное дедом и отцом Ивана Грозного московское самодержавие было весьма неоднозначным историческим явлением. Оно вывело страну из неурядиц и смут периода феодальной раздробленности, собрало воедино ее материальный и духовный потенциал. Однако в самой системе неограниченной личной власти таилась опасность. Личные качества самодержца, недостатки его ума и сердца, отзывались тяжелыми испытаниями и потерями для народа. Опричный террор Ивана IV больно ударил по всем сторонам жизни общества. Но особенно сильный удар был нанесен русской армии, ее "генералитету" - поседевшим в боях и походах боярам, ратным трудом которых ширилось и крепло Московское государство. Царь Иван, как всякий тиран, более всего боялся заговора военных, и потому участь Петра Щенятева разделили многие высшие офицеры той эпохи. Одним из них - едва ли не самым знаменитым - был князь Михаил Иванович Воротынский. В течение двух десятилетий (с начала 50-х до начала 70-х годов XVI века) он был одним из лучших полководцев тогдашней России. Потомки помнили о его заслугах: Воротынский был изображен в барельефах памятника 1000-летия России рядом с Холмским и Даниилом Щеней.