4 ДЕКАБРЯ 1825 ГОДА.

Из записок генерал-лейтенанта Б. И. Фалькнера.

Утром, 27 ноября 1825 года, состоя на службе прапорщиком лейб-гвардии саперного батальона, вступил я в караул у шлиссельбургской заставы. Два дня уже носились в Петербурге тревожные слухи о тяжкой болезни, постигшей императора Александра I, в Таганроге, и все жители столицы, горячо любившие своего монарха, сердечно скорбели и усердно молились о сохранении драгоценных дней его. В 11 часов того же дня было отслужено, по этому случаю, молебствие, в Александро-Невской лавре, в присутствии государственных сановников и чинов военного и гражданского ведомств. В 6 часов пополудни, старший караульный унтер-офицер донес мне, что отправленный в батальонную канцелярию, за паролем, унтер-офицер принес известие о кончине государя, в Таганроге, и объявил, что офицеры и нижние чины батальона, оставшиеся от караула, уже присягнули на казарменном дворе императору Константину Павловичу. Известие это глубоко потрясло и опечалило меня; с юношеским пылом был я предан покойному государю, стяжавшему себе общую любовь своих подданных. Погруженный в грустные думы, был я вскорости пробужден в действительности звоном караульного колокола и, выбежав с караулом на платформу, перед гауптвахтой увидел подъехавшего в ней командира лейб-гвардии саперного батальона флигель-адъютанта полковника Геруа, в сопровождении батальонного адъютанта, подпоручика Кривцова и батальонного священника с крестом. Объявив о кончине императора, полковник приказал мне выстроить людей моего караула в солдатской комнате, для приведения их и меня к присяге императору Константину Павловичу. По исполнении этого, он уехал с своими спутниками, и я опять предался томившим меня печальным думам.

В продолжении двух недель после того, противоречащие слухи о намерении нового императора отказаться от престола, в пользу брата своего великого князя Николая Павловича, и неизвестность волновали жителей столицы. Это было тяжелое время; уныние и печаль были общие; бессознательное предчувствие томило петербуржцев, предвещая им важные события в ближайшем будущем.

Предчувствия эти действительно вскоре сбылись.... Революционная пропаганда тайно, но быстро распространявшаяся по России, в последние годы царствования императора Александра I, решилась воспользоваться этим смутным и тревожным временем для приведения в исполнение своих замыслов.

Наступил памятный в истории России день 14 декабря, внесший в нее прискорбную страницу, обагривший кровью подножие памятника великого основателя Петербурга и приведший в ужас его мирных и столь преданных своим государям жителей.

Накануне этого рокового дня, мне пришлось опять стоять в карауле у шлиссельбургской заставы. Возвратясь, на другой день после смены с караула, в батальонные казармы, я, к большому удивлению моему, узнал, что все штаб и обер-офицеры и нижние чины лейб-гвардии саперного батальона, не задолго перед моим приходом, были приведены к присяге Николаю Павловичу, на батальонном дворе, в присутствии командира батальона, который, быв, в 5 часов утра, потребован в штаб гвардейского корпуса, одновременно с другими начальниками гвардейских частей, присягнул новому государю в малой дворцовой церкви зимнего дворца и привез в батальон манифест о вступлении на престол императора Николая Павловича, с приложенными к нему письмами об отречении от престола августейшего его брата, которые полковник Геруа и прочел перед приведением батальона к присяге.

Мне приказано было не распускать своего караула; когда-же возвратились в казармы и остальные, сменившиеся с городских караулов офицеры и нижние чины батальона, то все мы были, одновременно, приведены к присяге в присутствии нашего батальонного командира. Первое чувство удивления при этой внезапной перемене в престолонаследии сменилось чувством радости, когда мы узнали, что великий князь Николай Павлович, генерал-инспектор по инженерной части, шеф лейб-гвардии саперного батальона, которого все чины, от командира до последнего солдата, искренно любили и были беспредельно преданы, сделался нашим императором. Он также сердечно любил своих саперов, неутомимо занимался их фронтовым и инженерным образованием, как отец-командир входил в их нужды и гордился их успехами, как своим созданием.

Эти радостные чувства были однако-ж омрачены некоторыми зловещими признаками, которые свидетельствовали, что в городе и в среде других гвардейских частей происходит какое-то волнение, производимое тайными поджигателями и грозящее разразиться важными беспорядками. Когда командир 1-й саперной роты, штабс-капитан Квашнин-Самарин, посланный для принесения из аничковского дворца батальонного знамени для присяги, подходил с 1-м взводом к казармам, в последний въехали ехавшие очень быстро, в санях, два офицера гвардейской конной артиллерии, привели его тем в беспорядок, кричали саперам: "братцы, не присягайте! вас обманывают!» и затем скрылись из виду. Квашнин-Самарин, выстроив смятый вторжением артиллерийских офицеров взвод, напомнил саперам о их долге и привел их в порядке на батальонный двор, где они, вместе с прочими товарищами своими, принесли присягу, и затем отнесли знамя обратно в аничковский дворец. После принесения присяги, нижние чины были распущены, а офицеры, собранные в квартире батальонного командира, для подписания присяжного листа, получили приказание прибыть к часу пополудни, в зимний дворец, к торжественному молебствию. В это время прошел слух, что гвардейские конно-артиллеристы, казармы которых были смежны с саперными, отказываются присягать императору Николаю Павловичу. Полковник Геруа, в предложении, что батальон может быть потребован, если произойдут в городе какие-либо беспорядки, приказал всем ротным командирам не ездить в зимний дворец, с прочими офицерами, а оставаться в казармах при своих ротах; сам же из дворца отправился к начальнику штаба гвардейского корпуса, генералу Нейдгарту, для получения от него приказаний относительно лейб-гвардии саперного батальона, в случае открытого возмущения в столице. Начальник штаба спросил полковника: "отвечает ли он за свой батальон» и на ответ: "отвечаю, как за самого себя», приказал ему привесть батальон к зимнему дворцу.

Прибыв к назначенному часу во дворец, я застал уже там большой съезд государственных сановников, придворных чинов, придворных и городских дам, генералитета, гвардии и армии штаб и обер-офицеров, но тотчас-же заметил, что между присутствовавшими в залах дворца господствовало какое-то беспокойство. Составлялись группы, в которых шепотом и под секретом передавались тревожные известия о беспорядках в городе, волнении в народе, и о том, что несколько гвардейских полков отказываются принесть присягу на верность императору Николаю Павловичу, по случаю распространенного в городе злоумышленниками слуха, что император Константин Павлович, которому все жители столицы присягнули 7 декабря, не намерен отказываться от престола и на днях приедет в Петербург, из своего местопребывания, г. Варшавы. Рассказывали еще, что в народе распространена молва, что император Константин Павлович и великий князь Михаил Павлович, отправился к брату своему в Варшаву, арестованы и уже привезены в Петропавловскую крепость.

Скоро стало во дворце положительно известно, что гвардейские конно-артиллеристы, после непродолжительного колебания, возбужденного подстрекательством некоторых из своих офицеров, присягнули императору Николаю Павловичу, вняв представлениям своих батарейных командиров и совершенно, убедились, что их обманывали, когда, после принесенной ими присяги, прибыл к ним в казармы генерал-фельдцехмейстер всей артиллерии великий князь Михаил Павлович, утром того же дня только-что возвратившийся из Варшавы и объяснивший им действительное состояние дел, вызванное отречением от престола Константина Павловича. В несчастью, дело заговорщиков не могло быть предупреждено и имело гибельные последствия в лейб-гвардии московском полку. О них привез государю донесение генерал-адъютант Нейдгардт, и оно быстро распространилось в дворцовых группах. Когда полк этот выстраивался на полковом дворе, для принесения присяги, два офицера (штабс-капитаны: князь Д.А. Щепин-Ростовский и Михайло Бестужев) уговорили солдат своих рот, к которым присоединились потом нижние чины и других 1-го батальона, не присягать, заверяя, что их обманывают старшие начальники. князь Д.А. Щепин-Ростовский, после этого, тяжело ранил сабельными ударами в голову, сперва полкового командира генерал-майора барона Фредерикса, старавшегося вразумить увлекаемых заговорщиками солдат, а затем также бригадного командира генерал-майора Шеншина и батальонного командира полковника Хвощинского. Этот поступок и дальнейшие уговоры мятежных офицеров и их сообщников, восторжествовали окончательно и увлекли московцев к явному возмущению. Разобрав боевые патроны, зарядив ружья и силою увлекши с собою принесенные для присяги знамена, большая часть солдат 1-го батальона (2-й еще не сменился с городских караулов, а 3-й находился в загородном расположении), предвидимая вождями мятежа, с криками "ура!» побежала по направлению к сенатской площади, и, прибыв туда, была остановлена у памятника Петра Великого, куда, в то же время, стали стекаться со всех сторон значительные толпы народа, с криками: "ура, Константин!» В народе почти никто не знал еще о вступлении на престол императора Николая Павловича, поэтому толпы не полагали, что они, без ведома для себя, поддерживают замыслы заговорщиков.

Получив донесение о происшедших событиях, принимавших вид открытого мятежа, император немедленно принял меры к его подавлению. Обер-квартирмейстер гвардейского корпуса, флигель-адъютант полковник князь Голицын был послан им в казармы лейб-гвардии саперного батальона, с приказанием последнему немедленно прибыть для охранения зимнего дворца, а состоявшему при нем генерал-майору Стрекалову государь приказал привесть ко дворцу 1-й батальон лейб-гвардии Преображенского полка. Об этом объявил мне, в Белой зале, начальник инженеров гвардейского корпуса генерал-майор Сазонов, и приказал тотчас же отправиться на встречу батальона. Побежав по Большой Миллионной улице, я завидел его бегущим в шинелях и фуражках, и держа ружья на перевес, у мраморного дворца. Его вел капитан Витовтов (Потом генерал-адъютант, инженер-генерал, 13 декабря 1825 г. он имел несчастие лишиться нежно им любимой жены, тело которой еще не было положено в гроб, когда князь Голицын передал ему приказание вести батальон во дворец. В. Ф.), оставшийся в казармах за старшого, после отъезда батальонного командира в зимний дворец. У экзерциргауза встретил батальон полковник Геруа (Умер в 1852 году, в чине инженер-генерала и в звании генерал-адъютанта и члена военного совета. В. Ф.), знавший о посылке князя Голицына, принял над ним начальство и ввел в дворцовый двор чрез главные ворота, впереди которых стоял взвод 6-й роты лейб-гвардии финляндского полка, занимавшей в этот день караулы главной гауптвахты, под командою штабс-капитана Прибыткова. Находившийся при взводе с. петербургский комендант, генерал-лейтенант Башуцкий, по вступлении лейб-гвардии саперного батальона на дворцовый двор, приказал построить его там в густую взводную колонну справа, лицом к главным воротам.

Взвод лейб-гвардии финляндского полка был поставлен впереди ворот дворца самим императором. Поручик Греч (Умер в 1850 году, в чине генерал-майора и в звании 2-го с. петербургского коменданта. В. Ф.), остававшийся при другом в вводе караула, на главной гауптвахте, рассказал мне потом, что государь, по получении им известия о беспорядках, происшедших в казармах лейб-гвардии московского полка, сошел вниз по внутренней лестнице, и когда караул главной гауптвахты вышел в ружье и, первый из всех войск гвардии, отдал честь новому императору с барабанных боем и преклонением знамени, государь, поздоровавшись с людьми, спросил их: присягнули ли они и готовы ли на деле доказать ему свою верность?» Финляндцы радостно отвечали, что готовы; после чего государь приказал всему караулу зарядить ружья, лично повел первый его взвод в главным дворцовым воротам, выходящим на площадь, поставил его впереди их и приказал с.петербургскому коменданту находиться при взводе неотлучно.

Распорядившись лично защитою дворца, император, без всякой свиты, в одном мундире и ленте, вышел на дворцовую площадь, где был мгновенно окружен стекавшимся отовсюду народом, взволнованным смутными городскими слухами о возмущении войск, будто бы отвязывающихся присягнуть императору Николаю Павловичу, желая пребыть верными Константину Павловичу. Высочайший манифест о вступлении на престол, напечатанный ночью, был прочитан в церквах довольно поздно, после обедни, перед молебствием и только весьма мало экземпляров его было роздано в народе, а потому большинству населения было совершенно неизвестно отречение от престола Константина Павловича. Государь, узнав об этом от окружавших его лиц, взял у одного из них печатный экземпляр манифеста и стал сам громким голосом читать его народу, подробно объясняя ему притом его содержание. Многочисленная толпа, по окончании чтения манифеста, огласив воздух радостными криками "ура!», стала бросать вверх шапки. В это самое время подошел к государю начальник штаба гвардейского корпуса, генерал-майор Нейдгардт, с донесением, что несколько рот лейб-гвардии московского полка, отказавшихся от принесения присяги, заняли сенатскую площадь. Государь, с спокойствием духа, в кратких словах, передал окружавшему его народу это известие, возбудившее в народе всеобщие выражения преданности к царю своему. Ближайшие к нему из толпы падали на колени, целовали руки и ноги его, и вся масса народа кричала, что не выдаст его и разорвет на части всех тех, кто осмелится восстать против него. Государь, тронутый этими изъявлениями преданности к нему народа, громким и внятным голосом поблагодарил его за изъявления любви; но, вместе с тем, запретил, словом или делом, вмешиваться в распоряжения правительственных властей, которым одним должно быть предоставлено, унять волнения и привесть к покорности бунтовщиков. Энергическое воззвание свое в народу государь закончил приказанием ему разойтись по домам и очистить место, подходившему в эту минуту из Большой Миллионной улицы, первому батальону лейб-гвардии Преображенского полка.

Батальон был поставлен тылом к комендантскому подъезду и, по отдании чести, криками "ура!» и "ради стараться», отвечал на приветствие императора. Государь, напомнив Преображенцам о святости принесенной ими, в этот день, утром, присяги, спросил их: "готовы ли они идти за ним, куда он прикажет?», после чего приказал батальону построиться в колонну в атаке, и лично повел его, идя в голове пешком, на адмиралтейскую площадь, где остановил его против угла дома главного штаба.

Все это происходило незадолго до прибытия в зимний дворец лейб-гвардии саперного батальона. Едва успел он выстроится на большом дворе как в главных дворцовых воротах послышался шум и громкий говор, от которого доходили до саперов только слова: "раздайтесь! пропустите!». Вслед затем, с криками "ура!» показалась у входа во двор нестройная толпа солдат лейб-гвардии гренадерского полка, в шинелях и фуражках, державших ружья наперевес. Впереди их бежал офицер того же полка (впоследствии стало известно, что то был адъютант первого батальона поручив Панов), махавший обнаженной шпагою. Изумленный этим внезапным появлением лейб-гренадер, лейб-гвардии саперный батальон только что взял ружья на плечо, как послышалась команда: "стой», и поручик Панов остановился пред ним в недоумении и нерешимости. По прошествии нескольких минут, махнув опять шпагою, он закричал: "ребята! да это не наши, правое плечо вперед, за мной, марш». Лейб-гренадеры выбежали, по этой команде, за своим предводителем из зимнего дворца, оставив саперов в раздумье на счет как мгновенного их загадочного появления, так и исчезновения. Первое невозможно было объяснить добрыми намерениями и саперы поняли только, что их, хотя и пассивное, присутствие во дворе зимнего дворца спасло царственные и другие в нем находившиеся лица от величайшей опасности, как это только впоследствии объяснилось.

Вслед за уходом лейб-гренадер, 1-й взвод 1-й саперной роты был поставлен на собственном подъезде его величества, 2-й взвод 2-й саперной роты на посольском, а 1-я минерная рота (капитана Витовтова) у главных ворот.

Лейб-гренадеры, выбежав из зимнего дворца, направились в сенатской площади, занятой московцами. Надлежало ожидать еще других прискорбных происшествий. Все бывшие во дворце с напряженным любопытством следили затем, что происходило на адмиралтейской и сенатской площадях и обращались с расспросами в лицам военного и гражданского звания, оттуда приходившим. Вскоре узнали мы, что когда государь остановил у здания главного штаба 1-й батальон лейб-гвардии Преображенского полка, тогда со стороны сенатской площади послышались ружейные выстрелы. Государь, сев на подведенного ему, в эту минуту, коня, приказал батальону зарядить ружья и, оставив при себе одну только роту его величества, остальные три фузелерные с полковым командиром генерал-майором Исленьевым (Впоследствии генерал-адъютант и генерал от инфантерии. В. Ф.) послал на сенатскую площадь, приказав последнему поставить их у адмиралтейского бульвара, лицом в зданию сената. Затем государь, сопровождаемый ротою его величества, двинулся так-же в сенатской площади, занятой возмутившимися ротами лейб-гвардии московского полка, от которых была рассыпана впереди застрельщичья цепь. На пути следования, государь послал адъютанта своего, полковника Перовского (Впоследствии генерал-адъютант и оренбургский генерал-губернатор. В. Ф.) за лейб-гвардии Конным полком.

Причина раздавшихся со стороны сенатской площади выстрелов была следующая: с.петербургский генерал губернатор граф Милорадович, испросил у государя, когда он подходил к 1-му батальону лейб-гвардии Преображенского полка, дозволение отправился в мятежным солдатам, дабы вывесть их из заблуждения, в которое ввели их, их же ближайшие начальники. Получив на это разрешение, граф сел у конногвардейских казарм на поданную ему лошадь и, в сопровождении одного только адъютанта своего, поручика Башуцкого, сына коменданта, следовавшего за ним пешком, проехал чрез густую толпу народа, окружавшую московцев, стаи уговаривать их возвратиться к своему долгу, объясняя, как недостойно их обманули. Солдаты почтительно слушали слова своего прежнего любимого начальника, держа ружья под приклад и казались весьма смущенными. В это время раздался выстрел. Лошадь графа рванулась вперед и он упал с нее на руки бросившегося подержать его Башуцкого (А. П. Башуцкий был столь обязателен, что обещал сообщить нам записку о последнем дне жизни его бывшего начальника, гр. М. А. Милорадовича. В ожидании, пока досуг позволит А. П. выполнить его обещание, не лишним считаем привести здесь его рассказ, записанный с его слов: "По утру 14 декабря 1825 года, граф Милорадович был на завтраке у танцовщицы Телешевой, которую он любил платонически и этой платонической привязанности трудно поверить, ежели кто не знавал характера его, исполненного странностей.

"Во время завтрака он узнает, что Московский полк отказался присягать императору Николаю; он скачет на сенатскую площадь и начинает увещевать бунтовщиков, которые его отталкивают и даже один из них взял его за воротник. После этого граф спешит к императору, которого застает на дворцовой площади, окруженного народом и докладывает, что надобно употребить меры строгости, присовокупив: "Voyez, sire, dans quel etat ils m ont mis». На это государь ему сказал: "что он, как генерал-губернатор, должен ему отвечать за спокойствие города и приказывает ему взять конно-гвардейский полк и идти с ним против московцев и лейб-гренадер». Граф Милорадович садится на извозчика и спешит в конногвардейские казармы, где приказывает седлать лошадей.

"Проходит ? часа, полчаса, наконец более, но кирасиры не выезжают; промедление это, как узнали после, случилось от того, что офицер конно-гвардии, князь А. И. Одоевский, участвовавший в заговоре, бегал по конюшням, говоря солдатам: "это ложная тревога и что седлать не должно».

"Граф Милорадович теряет терпение, требует лошадь, чтобы ехать к бунтовщикам и говорит окружающим его: "впрочем, я очень рад, что конно-гвардия не поторопилась выезжать; я без них один уговорю московский полк, тут должны быть одни повесы, да и не надо, чтобы кровь пролилась в день вступления на престол государя».

"Бунтовщики, увидя его, сделали ему на караул и кричали: "ура!» Граф вынул шпагу и, показывая им, говорил: "что шпага эта подарена ему цесаревичем Константином Павловичем в знак дружбы – уверял их, что цесаревич отрекся от престола и ни под каким видом не хочет царствовать неужели, заключил он, я изменю моему другу?»

"Убеждения его остаются тщетны.

Разве нет между вами старых солдат, продолжает он, которые бы со мной служили и которые бы меня знали?

"Молчание.

" – Я вижу, говорит он, что тут одни мальчишки; – приказывает и убеждает их положить оружие и просить о помиловании.

"Солдаты колеблются, но некто из каре закричал: "что это вздор, что не надобно верить ему!» и в это, мгновение раздался пистолетный выстрел. Граф, пронзенный пулею, падает с лошади на руки Башуцкому и в происшедшую от того суматоху Милорадовичу нанесли еще удар штыком. Его хотели отнести к нему в дом, но он, сказавши, что чувствует, что рана смертельная, велел чтобы положили его на солдатскую койку в конно-гвардейских казармах. Между тем как несли его мимо конногвардейского полка, который был уже выстроен, никто из генералов и офицеров не подошел к раненому герою, которого имя навсегда останется украшением наших военных летописей; тут были некоторые лица, называвшиеся его друзьями и бывшие ежедневно в доме его, и те даже не изъявили ни малейшего сочувствия.

"Я довершу описание подлостей, современников наших, сказавши, что когда, по принесении его в казарму, начали его раздевать, то у него украли часы и кольцо, подаренное ему за несколько дней вдовствующей императрицею.

"В скором времени съехались врачи, и на утешения их граф отвечал только, что он знает, что ему должно умереть. Когда вырезывали из его раны пулю (Пулю вынимал состоявший при нем доктор, спутник во многих его походах, Василий Михайлович Бутшевич-Петрашевский, отец известного Михаила Буташевича-Петрашевского († 1866 г. 7-го декабря).), то он, посмотря на нее, сказал: "Я уверен был, что в меня выстрелил не солдат, а какой-нибудь шалун, потому что эта пуля не ружейная».

"Он не испустил ни одной жалобы и почти во все время сохранял молчание; но когда боль усилилась, то он закусывал себе губы и иногда до крови. Государь часто присылал наведываться о его здоровье с извинением, что сам не может отойти ни на минуту от матери и супруги, происшествиями испуганных. Под вечер император прислал к нему собственноручное письмо следующего содержания. Я видел подлинник его у сестры графа, Стороженковой, и списал с него копию:

"Мой друг, мой любезный Михайло Андреевич, да вознаградит тебя Бог за все, что ты для меня сделал. Уповай на Бога, так как я на него уповаю, он не лишит меня друга. Если бы я мог следовать сердцу, я бы при тебе уже был, но долг мой меня здесь удерживает. Мне тяжел сегодняшний день, но я имел утешение не с чем несравненное, ибо видел в тебе, "во всех, во всем народе друзей, детей: Да даст мне Бог всещедрый силы им за то воздать, вся жизнь моя на то посвятится. Твой друг искренний, Николай.»

"Граф Милорадович сам хотел прочесть это письмо, но сколь много ни ставили подле него свечей, однако-же силы его того ему сделать не позволили; когда же ему прочли его, то он сказал, чтобы письмо это положили с ним в гроб, но потом переменил свое намерение и продиктовал свое завещание, или лучше сказать, просьбу государю», заключавшуюся в трех статьях:

1) Письмо сие отослать к родным.

2) Крестьян его отпустить на волю.

3) Друга его, Майкова, не забыть.

"Часов в 9 он исповедался и приобщался св. Таинств, а в полночь начался бред, предвестник кончины. Борение со смертью продолжалось часов до 3-х, и он умер в беспамятстве, говоря, по своему обыкновению, то по-русски, то по-французски».

Рассказ этот был напечатан в 1861 г. в одном мало распространенном "Историческом Сборнике».), который, с помощью нескольких человек из толпы народа, перенес тяжело раненого графа в конногвардейские казармы. Впоследствии оказалось, что он был ранен выстрелом, почти в упор, из пистолета в бок отставным поручиком Каховским, одним из главнейших заговорщиков, стоявшим в толпе народа, за лошадью графа. Когда его несли в казармы, последовало еще несколько выстрелов в толпу народа, его окружавшего.

Когда государь, следуя впереди роты его величества лейб-гвардии Преображенского полка, приблизился в углу дома князя Лобанова (ныне дом военного министерства), в последнему прибыл на рысях лейб-гвардии Конный полк, под командою своего командира, генерал-адъютанта графа Орлова (Впоследствии князь и председатель государственного совета. В. Ф.) и был построен им в эскадронной колонне, лицом в площади. Государь подъехал к полку, был им приветствован радостными криками "ура!», и приказал, выдвинув полк больше вперед на площадь, остановить его против памятлива Петра Великого, у которого, в нестройной густой колонне, стояли роты лейб-гвардии московского полка, тылом в зданию сената. Солдаты стояли с небрежно одетою амунициею и расстегнутыми шинелями. Из среды их раздавались по временам громкие крики и не умолкал шумный говор, распространявшийся и на густые массы народа, запружавшего сенатскую площадь. Изредка раздавались восклицания: "ура! Константину Павловичу!».

Било три часа. Вторично раздались из толпы мятежных солдат выстрелы, направленные этот раз против командира гвардейского корпуса, храброго, престарелого генерала Воинова, также безуспешно пытавшегося вразумить заблужденных московцев, но оставшегося впрочем, невредимым.

Вслед за сим было донесено государю; что гвардейский экипаж, за которым был послан флигель-адъютант Бибиков, также возмутился и присоединился в мятежным ротам лейб-гвардии московского полка. Матросы, подобно последним, увлеченные некоторыми из своих офицеров, еще утром того дня, отказывались упорно присягнуть императору Николаю Павловичу, но не оставляли своих казарм, пока не послышались выстрелы со стороны сенатской площади. Тогда, увлеченная одним из своих офицеров, большая часть экипажа, не слушая увещаний своего командира, капитана 1-го ранга Качалова, старавшегося удержать ее, вышла из казарм своих и, пробежав Галерную улицу, присоединилась, на сенатской площади, в ротам лейб-гвардии московского полка, примкнув в правому их флангу, лицом к Исаакиевскому собору.

Государь, чтобы отрезать отступление мятежникам, подкрепленным присоединением в ним гвардейского экипажа, послал тогда находившуюся при нем роту его величества лейб-гвардии Преображенского полка, под командою командира ее капитана Игнатьева (Потом генерал-адъютант, член государственного совета и председатель комиссии прошений. В. Ф.), занять въезд на Исаакиевский мост. Отправив, вслед затем, гонцов за другими гвардейскими полками, государь, в сопровождении одного лишь генерал-адъютанта Бенкендорфа, поехал на сенатскую площадь, для принятия дальнейших мер по подавлению мятежа.

При приближении его в цепи застрельщиков, прикрывавшей толпы мятежников, последовало из нее несколько выстрелов. Возвращаясь назад, государь нашел на адмиралтейской площади, приведенные туда великим князем Михаилом Павловичем, четыре роты 1-го и 2-го батальонов лейб-гвардии московского полка, не последовавших за ротами, увлеченными в мятеж князем Д.А. Щепин-Ростовским и Михаилом Бестужевым. После ухода последних, они остались в казармах, но несмотря на все увещевания начальника гвардейской пехоты, генерал-лейтенанта Бистрома и корпусного командира Генерал от кавалерии Воинова, упорно отказывались присягать, полагая, что их обманывают. Великий князь Михаил Павлович, узнав об этом, прибыл в московские казармы и на полковом дворе нашел эти четыре роты, выстроенными пред аналоем, за которым стоял полковой священник в облачении. Его высочество был шефом полка и начальником 1-й гвардейской пехотной дивизии, в которой состоял тогда лейб-гвардии московский полк. Солдаты радостно приветствовали своего шефа, которого они считали арестованным. Великий князь подробно объяснил обманутым солдатам все истинные обстоятельства воцарения своего августейшего брата и успел вывесть их из заблуждения, в которое их ввели заговорщики. Чтобы еще более вразумить и успокоить их, великий князь, тут же, у аналоя, принес сам верноподданнейшую присягу, одновременно с наличными офицерами и нижними чинами полка. По принесении присяги, он лично повел их, следуя пешком, на адмиралтейскую площадь. При встрече там рот с государем, офицеры бросились к нему и умоляли его дозволить им и всем нижним чинам напасть на мятежников; но государь, в надежде, что мятежники и без пролития крови могут быть приведены в покорности, на это не соизволил; в знак же доверия своего в искренности чувств прибывших рот, приказал поставить их у угла забора Исаакиевского собора, против мятежников. Великий князь затем еще несколько раз убедительно просил августейшего брата своего, дозволить ему с несколькими из старых и пользующихся особенным уважением товарищей солдатами лейб-гвардии Московского полка, идти уговорить увлеченных товарищей своих, возвратиться в долгу, но государь сделать этого не дозволил.

В это время стали подходить в сенатской площади, одна за другой, следующие части гвардейского корпуса: Кавалергардский полк, 2-й батальон лейб-гвардии Преображенского полка и первые два батальона лейб-гвардии Семеновского. Оба последние были поставлены великим князем, за недостатком места, один за другим, по левую сторону Исаакиевского собора, прямо против мятежного гвардейского экипажа. 2-й батальон лейб-гвардии Преображенского полка, присоединившись в 3-м ротам первого батальона, примкнул в правому флангу лейб-гвардии Конного полка, выстроенного лицом в зданию сената; Кавалергардский полк поставлен был в резерв на адмиралтейской площади.

Это постепенное пребывание в сенатской площади значительного числа гвардейских войск, пребывших верными Николаю Павловичу, не поколебало однако-ж крайнее упорство мятежников. Обманутые офицерами и подстрекаемые другими злоумышленниками, солдаты не поддавались никаким увещеваниям и продолжали свое пассивное сопротивление. Заговорщики разных званий подговаривали солдат и окружающие их толпы народа кричать: "да здравствует император Константин Павлович»; уверяют, что слышались также иногда возгласы: "да здравствует конституция!»

Наставало время положить конец мятежу. Находившийся при государе принц Евгений Виртембергский, посоветовал разогнать бунтовщиков кавалерийскою атакою. Государь сам скомандовал Конногвардейцам броситься в атаку, и генерал Орлов повел их, по-дивизионно, против мятежников. Несколько последовательных атак остались безуспешными, по причине гололедицы, порывавшей площадь; неподкованные на острые шипы, кони конногвардейцев спотыкались, скользили по обледенелой мостовой и падали под всадниками, у которых притом не были отпущены палаши. Мятежники встречали атаки конногвардейцев батальным огнем и многих их них переранили, в том числе и дивизионного командира полковника барона Веллио (Впоследствии Генерал-от-кавалерии и комендант г. Царского Села. Он был ранен в руку, которую вслед затем отняли. Умер в 1867 году. В. Ф.). Не успев врубиться и разогнать толпы бунтовщиков, генерал-адъютант Орлов отвел полк назад, на прежнее его место. В то самое время, как конногвардейцы производили свои неуспешные атаки, прискакал на сенатскую площадь лейб-гвардии Конно-пионерный эскадрон и под командою командира своего полковника Засса, атаковал мятежников во фланг, от конногвардейского манежа, пробился сквозь их толпы и проскакав вдоль здания сената, пристроился в роте его величества лейб-гвардии Преображенского полка, поставленной, по приказанию государя, у Исаакиевского моста.

Теперь еще настоятельнее выказалась необходимость положить конец увеличившейся, от безуспешности кавалерийских атак, дерзости мятежников, грозившим общественному спокойствию столицы. Государь, княз убеждениям сопровождавшего его на площади генерал-адъютанта графа Толля, послал за орудиями гвардейской пешей артиллерии, а сам поехал на адмиралтейскую площадь, принять окончательные меры к подавлению мятежа. Перед зданием главного штаба встретил он толпу лейб-гренадер, которые, со знаменами, но без офицеров, под предводительством одного только поручика Панова, после неудавшегося покушения овладеть зимним дворцом, направлялись на сенатскую площадь, на присоединение в занимавшим ее бунтовщикам. Государь, не зная умысла увлеченных в обман лейб-гренадеров, скомандовал им остановиться и выстроиться, на что они отвечали криком: "мы за Константина!» – "Тогда там, то вот ваша дорога!», сказал государь и указав на сенатскую площадь, приказал окружавшим его войскам расступиться и пропустить лейб-гренадеров, которые, пробежав по сторонам лошади государя, достигли сенатской площади и присоединились в занимавшим ее мятежникам.

Эта неожиданная встреча с увлеченными злоумышленниками, ротами лейб-гвардии гренадерского полка, должна была тяжко поразить сердце государя; но, вслед затем, оно было и порадовано доказательством верности и глубокой преданности. На дворцовой площади явился к нему того же полка командир роты его величества капитан князь Мещерский, успевший остановить гренадерский взвод этой роты, когда он, с другими ротами 1-го батальона, бежал из казарм за Пановым и соединить его со стреловым взводом, удержанным до того взводным командиром, подпоручиком Тутолминым; государь, в знак своего доверия к князю Мещерскому, за оказанные им энергию и распорядительность, спасшую вверенную ему роту от обольщения, приказал ему отвести ее в зимний дворец, на присоединение к поставленному на дворе его лейб-гвардии саперному батальону.

Наступила томительная тишина, предвестница бури и не слышно уже было выстрелов со стороны сенатской площади... Остававшийся в ружье, после внезапного и еще не вполне разъясненного вторжения лейб-гренадеров, лейб-гвардии саперный батальон ежеминутно ожидал приказания выступить из дворца, для действий против мятежников и нетерпеливо желал доказать беспредельную свою преданность государю, переживавшему тяжелые для его сердца минуты и распоряжавшемуся, с таким хладнокровным мужеством и самоотвержением, усмирением мятежа, грозившего, при волнении умов в народе, пагубными последствиями. В дворцовых залах оставалось много государственных сановников, придворных кавалеров и дам, съехавшихся в молебствию во дворец и ожидавших, с беспокойством, исхода возмущения. Военные генералы, штаб и обер-офицеры, кроме гвардейских, возвратившихся в своим частям, собравшиеся также во дворец, для присутствования при торжественном молебствии, отправлялись на адмиралтейскую и сенатскую площади, и некоторые из них, возвратись оттуда, после более или менее продолжительного отсутствия во дворец, сообщали оставшимся в нем о виденном ими, так что в последнем можно было следить за всем происходившим на площадях, что, естественно, в высшей степени занимало и нас, саперов. Капитан князь Мещерский и подпоручик Тутолмин (первый умер, в 1847 году, свиты его императорского величества генерал-майором; второй стал генерал-лейтенант в отставке. В. Ф.), присоединившиеся в ним, по приказанию государя, с ротою его величества лейб-гвардии гренадерского полка, сообщили нам следующие подробности о происшедших в последнем, в тот день, беспорядках.

Утром 14-го декабря, 2-й батальон этого полка и две роты первого (другие две роты этого батальона занимали караул в Петропавловской крепости, а 3-й. батальон находился в загородном расположении), присягнули в совершенном порядке, на казарменном дворе, в присутствии полкового командира полковника Стюрлера. После присяги люди отправились обедать, а большая часть офицеров поехала в зимний дворец к молебствию. Во время обеда, поручик А.Н. А.Н. Сутгоф, командовавший 1-ю фузелерною ротою, возмутил ее уверениями, что другие гвардейские полки отказались от новой присяги и, пребывая верными императору Константину Павловичу, собираются на сенатской площади, куда А.Н. Сутгоф приглашал роту, сейчас же, за ним следовать. Увлеченные им солдаты, в несчастью, послушались своего ротного командира и выбежали за ним из казарм, наскоро надев амуницию и зарядив ружья. Беглецов догнал, в недальном расстоянии от казарм, полковой командир и стал убеждать их опомниться и возвратиться; но все уговоры его остались тщетными, чрез противодействие ротного командира, за которым обманутая рота добежала до сенатской площади, чрез Васильевский остров. Полковник Стюрлер возвратился в казармы, и чтобы удержать остальные роты своего полка от подобных увлечений, приказал им немедленно одеваться и строиться перед казармами. В то время, как это исполнялось, адъютант 2-го батальона поручив Панов, за отсутствием почти всех офицеров полка, уехавших во дворец, стал бегать по ротам и уговаривать одевавшихся солдат, неслушаться приказаний обманывавшего их полкового командира, а последовать примеру 1-й фузелерной роты и идти на сенатскую площадь, где собираются все гвардейские полки, пребывшие верными императору Константину Павловичу, иначе им придется худо от государя и от их товарищей. Солдаты недоумевали, кому и чему верить; когда же они, исполняя приказание своего полкового командира, одевшись, стали выстраиваться на дворе, то Панов, воспользовавшись гулом ружейных выстрелов, доносившихся от сенатской площади, бросился в средину колоны и новыми настойчивыми уговорами ему удалось наконец увлечь роты, со знаменами, последовать за ним на сенатскую площадь, куда он, перейдя Неву, направился по Большой Миллионной улице. Здесь, подходя в зимнему дворцу, в голове Панова родилась ужасная мысль одолеть им. Для ее исполнения, он подбежал о толпою увлеченных им солдат в главным дворцовым воротам, вход в которые был прегражден взводом от главного дворцового караула. Находившийся при последнем с. петербургский комендант, генерал Башуцкий, приказал ему расступиться и пропустить толпу на дворцовый двор. Последовавшее затем уже известно.

При этом естественно рождается вопрос: за чем комендант приказал пропустить лейб-гренадеров? Некоторые полагали, что он принял их за отряд, присланный самим императором на усиление защитников зимнего дворца. Спрашивается, можно ли было признать посланною от государя беспорядочную толпу солдат, без старших начальников и даже младших офицеров, кроме одного молодого подпоручика, бежавшего в их главе с обнаженною шпагою? Не вероподобнее ли приписать это распоряжение вдохновению долговременной опытности и присутствию духа старого воина, который мгновенно сообразил, что присутствие на дворцовом дворе гвардейского саперного батальона достаточно ручалось за безопасность зимнего дворца и что один взвод лейб-гвардии финляндского полка не в состоянии бы был удержать нападение четырех рот лейб-гвардии гренадерского, которые, переколов, в случае сопротивления, финляндцев, с яростью бросились бы на саперов и что затем произошло бы еще большее напрасное кровопролитие? Так или иначе, но всеблагой промысел Божий не допустил, чтобы двор русских императоров обагрился кровию их телохранителей. Не Провидение ли также внушило государю, вслед за вторжением лейб-гренадеров в зимний дворец, когда они, ведомые своим отчаянным вожаком, направлялись в сенатской площади, светлую мысль: пропустить их туда и избегнув тем пролития крови, дозволить всем бунтовщикам собраться в одном месте, дабы окружив их там, положить, одним разом, конец их замыслам. Между тек полковник Стюрлер, последовавший за возмутившеюся частию своего полка, продолжал там уговаривать солдат возвратиться в своему долгу. У самого памятника Петра Великого, отставной поручик Каховский, тот самый, который ранил смертельно графа Милорадовича, выстрелил из пистолета в Стюрлера и также смертельно его ранил. Несчастному командиру лейб-гвардии гренадерского полка нанесены были затем, одним офицером из толпы мятежников, еще два удара саблею по голове и он замертво отнесен был в дом князя Лобанова.

В зимний дворец все еще продолжали доходить слухи о возрастающей дерзости мятежного скопища на сенатской площади, пока наконец, в исходе четвертого часа пополудни, когда уже начинало смеркаться, послышались пушечные выстрелы, продолжавшиеся с четверть часа, после чего опять все смолкло. Напряженные ожидания саперов достигли высшей степени нетерпения, когда, немного времени спустя, несколько военных лиц, возвратившихся с театра беспорядков во дворец, принесли известие, что последние окончательно превращены и что сенатская площадь совершенно очищена от мятежников, которые, не выдержав действия картечного огня, разбежались во все стороны.

Последний акт кровавой драмы на Сенатской площади происходил, по рассказам очевидцев, следующим образом:

По приказанию государя, начальник артиллерии гвардейского корпуса, генерал Сухозанет, поскакал в казармы 1-й гвардейской артиллерийской бригады и лично привел на сенатскую площадь четыре орудия 1-й легкой роты под командою поручика Бакунина (Впоследствии адъютант великого князя Михаила Павловича. Умер, в чине генерал-майора, в 1841 году, от полученной им, в экспедиции на Кавказе, раны. В. Ф.). За боевыми зарядами для первых четырех орудий послан был в лабораторию гвардейский артиллерии поручив Булыгин, которому приказано было привезти их прямо на сенатскую площадь. Орудия, по приказанию самого государя, возвратившегося от дворца, были поставлены поперек адмиралтейской площади, против здания сената, и сняты с передков. Заряды еще не были привезены; но генерал Сухозанет, для острастки мятежников, громко отдал приказание зарядить орудия боевыми зарядами. "Мятежные толпы, ободренные безнаказанностью и присоединением в ним лейб-гренадеров, становились все более дерзкими, участили стрельбу по ближайшим в ним войскам и пули начали летать даже около государя. Вдруг лошадь его дрогнула и бросилась в сторону; он осадил ее и заметив, что из густой толпы народа, наполнявшей сенатскую площадь, некоторые подозрительные личности, прежде сего бросавшие в войска из-за заборов, окружавших строившийся Исаакиевский собор, поленья и каменья, стали перебегать в ряды мятежников, громким и грозным голосом прикрикнул на густую массу простонародья, его окружавшей. Она мгновенно отхлынула и очистила на площади место, на котором у входов из ближайших улиц поставлены были кавалерийские пикеты.

В это время приведен был к Синему мосту лейб-гвардии измайловский полк, которого государь, еще с малолетства, был шефом. Полк этот хотя и присягнул утром, но, во время принесения им присяги, несколько из его молодых офицеров, желая видимо произвести беспорядки, стоя за фронтом, напоминали солдатам о присяге, принесенной ими прежде Константину Павловичу. Посланный за полком адъютант государя, полковник Кавелин (Впоследствии генерал-адъютант и с. петербургский военный генерал-губернатор.), служивший прежде также в лейб-гвардии измайловском полку, энергиею и распорядительностью своею предупредил всякое недоразумение и повел полк из казарм на сенатскую площадь. Император, подъехав в полку, был приветствован им громким криком "ура!», приказал ему зарядить ружья и лично повел полк по Вознесенской улице. Поставив его в резерв у дома князя Лобанова, государь объехал Исаакиевский собор, и остановился у отряда великого князя Михаила Павловича, поставленного между собором и конногвардейским манежем. Щадя кровь мятежных матросов гвардейского экипажа, он, на этот раз, уступил повторенной просьбе брата своего и дозволил ему обратиться в ним с убеждениями, возвратиться в долгу и покориться. Они остались без успеха и его высочество едва не погиб от руки убийцы. Один из главнейших заговорщиков, Вильгельм Кюхельбекер, воспитанник императорского Царскосельского лицея, отставной гражданский чиновник, подстрекавший матросов в упорному сопротивлению, приложился из пистолета в великого князя, который был спасен только единовременным быстрым движением ружей трех матросов (Это ошибка, хотя и основана на официальном известии: действительным спасителем великого князя был мичман Петр Александрович Бестужев – бывший в числе лиц, действовавших в рядах заговорщиков.), которые выбили ими пистолет из рук убийцы.

Когда это происходило, подошли и остальные, пребывшие верные, гвардейские части. Лейб-гвардии егерский полк был поставлен в резерве, на адмиралтейской площади, за линиею артиллерии, а три роты лейб-гвардии Павловского (остальные пять были в карауле), в Галерной улице. 1-й батальон лейб-гвардии финляндского полка (2-й стоял в карауле), получив приказание идти на сенатскую площадь, бегом достигнул Исаакиевского моста. В это время послышались с площади ружейные выстрелы; неизвестно по чьей команде "стой!», батальон остановился, и в нем произошло некоторое волнение. Передний карабинерный взвод, по убеждению капитана Вяткина (Потом генерал от инфантерии, числится в запасных войсках.), однакож тронулся вперед и, перейдя мост, стал лицом в памятнику, но стрелковый взвод той же роты, следовавший за карабинерным, упорно оставался на месте и никакие убеждения не могли его склонить идти вперед. 1-я и 2-я егерские роты, следовавшие за карабинерною и остановленные на мосту стрелковым взводом, также отказывались идти вперед; но 3-я егерская, остановленная бригадным командиром, генералом Головиным, на набережной Васильевского острова, для охранения спуска на р. Неве, перешла реку по его, же приказанию, по льду и присоединилась на площади в карабинерному взводу. Распоряжение государя, несмотря на замешательство, происшедшее при следовании батальона лейб-гвардии финляндского полка, было однакож вполне выполнено. Рота его величества лейб-гвардии Преображенского, 1 ? роты финляндского и лейб-гвардии конно-пионерный возбраняли мятежникам переход чрез Исаакиевский мост, а остававшиеся на нем 2 ? роты финляндцев служили этому отряду резервом (Впоследствии открылось, что беспорядок в карабинерной роте произошел оттого, что рота, сменившись утром того же дня с караула, не была приведена к присяге до вступления 1-го батальона из казарм; этим обстоятельством воспользовался поручик барон Розен, командир стрелкового взвода, бывший в числе заговорщиков, чтобы остановить его на мосту. В. Ф.).

Таким образом мятежники, занимавшие сенатскую площадь, но еще ничего решительного не предпринимавшие, были окружены со всех сторон войсками, оставшимися верными императору Николаю.

Государь хотел еще испытать над мятежниками влияние религии и послал генерал-майора Стрекалова (Впоследствии генерал-адъютант, генерал от инфантерии, казанский военный губернатор. В. Ф.), в зимний дворец, пригласить приехавшего туда утром, для служения торжественного молебствия, с. петербургского и новгородского митрополита Серафима, прибыть на сенатскую площадь, для духовного увещания мятежников. Преосвященный немедленно прибыл в полном облачении, в сопровождении киевского митрополита Евгения и двух иподиаконов. Толпы народа окружили митрополитов, при выходе их из кареты, у угла адмиралтейской площади и неотступно умоляли их не ходить на явную смерть к мятежникам, поразивших прежде графа Милорадовича, а теперь, почти в глазах митрополитов, и полковника Стюрлера. Эти мольбы не могли остановить преосвященного; приложившись к кресту и исполняя волю государя, убеленный сединами мастистый архипастырь, с полным самоотвержением приблизился с спутниками своими в мятежным скопищам. Солдаты, при виде его, смутились, набожно крестились и некоторые из них стали подходить к кресту; но когда преосвященный стал увещевать и вразумлять их, представляя им всю преступность их действий и ожидающую их вару Божию, вожди возмущения начали кричать, что законный их государь Константин, а между тем он содержится в оковах; что им не надо попа; грозили стрелять по нему и наконец, чтобы заглушить его речь, приказали бить в барабаны. Митрополит Серафим, убедясь в бесполезности дальнейших с его стороны уговоров, удалился в Исаакиевскому собору, и затем, с своими сподвижниками, возвратился в зимний дворец.

Между тек все более и более смеркалось и возникало опасение, чтобы, с наступлением темноты, не произошли более важные беспорядки, чрез присоединение к мятежникам народа. Государь надеялся, стеснив еще более мятежное скопище, заставить его сдаться без кровопролития; но скоро убедился, что этого не достигнет. Когда он опять выехал на сенатскую площадь, для дальнейших распоряжений, был сделан по нему залп. Тогда генерал-адъютант Толль, первый, а за ним и генерал-адъютант князь Васильчиков, стали убедительно просить государя, не теряя более времени, приказать действовать по толпе из орудий.

Государь уступил явной необходимости спасти государство от больших несчастий. Мгновенно были сделаны следующие распоряжения.

Из четырех орудий, привезенных на адмиралтейскую площадь, три, под командою поручика Бакунина, были поставлены против бунтовщиков, перед лейб-гвардии Преображенским полком, и сняты с передков; четвертое же, с одним фейерверкером, отослано в отряду великого князя Михаила Павловича. Орудия приказано было зарядить картечью. Лейб-гвардии конный полк был отодвинут вправо; конно-пионерный эскадрон на Английскую набережную.

Последняя надежда, что движение и приготовление в действию артиллерии образумит бунтовщиков, не оправдалась, и когда государь, став на левом фланге орудий, послал генерала Сухозанета объявить им помилование, если они, тотчас же, покорятся, и положат оружие, царский посланный был окружен толпою бунтовщиков военного и гражданского звания, с бранью и угрозами спрашивавших его: "привез ли он им конституцию?» Когда генерал, быстро повернув своего коня, проскочил назад сквозь толпу, дан был по нем залп из ружей, ранивший несколько людей, за батареей и на бульваре.

Настала решительная минута; государь сам скомандовал: "пальба орудиями, правый фланг начинай!» но, вслед затем, уступая сердечному порыву милосердия, скомандовал: "отставить». Это повторилось еще раз. В третий, исполнительная команда "пли» была произнесена самим поручиком Бакуниным, соскочившим с лошади, когда он заметил, что артиллерист с пальником замялся. Грянул первый выстрел, за ним последовало еще два. Первый целиком попал в здание сената, не задев бунтовщиков, которые, с громкими криками, открыли беглый огонь. Последующие два выстрела попали в густую толпу и мгновенно ее расстроили. Часть ее стремительно бросилась на батальоны лейб-гвардии семеновского полка, но была встречена, по приказанию великого князя Михаила Павловича, после некоторого колебания, картечью из находившегося в его отряде орудия. Мятежные солдаты рассыпались по всем направлениям; одни, по большей части матросы гвардейского экипажа, побежали по Галерной улице, к своим казармам; другие вдоль английской набережной и наконец, остальные, по большей части лейб-московцы и лейб-гренадеры, побежали по льду р. Невы. Многие из них попрятались по дворам и подвалам ближайших в площади домов и в самом здании сената. На площади лежали только трупы, раненые солдаты и люди из черни, число которых впрочем, было незначительно, так как картечь действовала на очень близком расстоянии и потому большая часть пуль рассыпалась вверх, оставив в здании сената и соседних с ним домах, следы своего присутствия.

По приказанию государя, орудия, после произведенных из них выстрелов, были подвинуты к памятнику Петра Великого и сделали из них еще два выстрела по беглецам, собиравшимся в кучки на льду, подрывавшем Неву.

По очищении сенатской площади, она была занята лейб-гвардии Преображенским и Измайловским полками, а от Семеновского были посланы. взводы для отыскания и задержания мятежников, укрывшихся в домах. Преследование и захват разбежавшихся, по разным направлениям, мятежников, был возложен на конно-пионеров из нижних чинов, занимавших сенатскую площадь, большая часть возвратились в свои казармы и там со страхом и покорностью ожидали решения своей участи. По пути бегства, конно-пионерами и пехотинцами было захвачено до 500 человек, в том числе несколько офицеров.

Государь, оставаясь затем еще несколько времени верхом на лошади, отдавал лично приказания, относившихся до собранных на ней войск. Они были оставлены под ружьем на всю ночь, для предупреждения всякого могущего произойти покушения на возобновление уличных беспорядков, и лично расставлены государем на площадях: сенатской и адмиралтейской, около зимнего дворца, по набережной Невы и в Большой Миллионной. Лейб-гвардии саперный батальон и рота его величества лейб-гвардии гренадерского полка были оставлены на дворе зимнего дворца, для его охранения, в продолжении наступавшей ночи, в подкрепление караулов от лейб-гвардии финляндского полка.

Распорядившись всеми мерами предосторожности, император возвратился в зимний дворец, сопровождаемый толпами народа, оглашавшими воздух радостными криками "ура!» Государь поблагодарив его за изъявления преданности; сошел с коня у главных ворот и войдя на двор, приветствовал лейб-гвардии саперный батальон словами: "здорово, мои саперы». Затем, в кратких словах, рассказав им ход несчастных событий этого дня, государь удостоил благодарить сапер за их верность и усердие, которые обещал никогда не забыть.

"Если я видел сегодня изменников, сказал государь, то, с другой стороны, видел также много преданности и самоотвержения, которые останутся для меня навсегда памятными.»

Радостно приветствовали государя саперы громкими криками "ура!».

Государь, после милостивых слов, сказанных им саперам, поспешил во дворец, где с таким нетерпением ожидала его возвращения его семья, вынесшая, в продолжение рокового дня 14 декабря, столько душевных потрясений, сердечных беспокойств и опасений за своего августейшую главу. Залы зимнего дворца были ярко освещены и в них еще толпилась большая часть государственных сановников, высшего духовенства, придворных, военных и гражданских чинов и дам, съехавшихся во дворец для присутствования при молебствии, которое было совершено только в 6-ть часов вечера, с обыкновенною при таких случаях торжественностью. До начала его, государь, желая изъявить саперам, новое доказательство своего в ним милостивого внимания и расположения, вышел из дворца к стоявшему на дворе батальону. За ним камердинер вдовствующей императрицы Марии Федоровны, Гримм, вынес Наследника престола, семилетнего великого князя Александра Николаевича, одетого в парадной форме лейб-гвардии гусарского полка. – Государь взял первенца своего на руки, вызвал перед батальон рядовых, имевших знав отличия военного ордена и осчастливил их дозволением поцеловать его. Приказав затем отнести Наследника обратно во дворец, государь, обратившись к саперам, сказал:

"Я желаю, чтобы вы также любили моего сына, как я сам люблю вас».

Саперы восторженно бросились целовать руки, ноги и платье царственного младенца (Весь этот эпизод дословно рассказан в "Истории л.-г. саперного батальона» соч. А. Волкенштейна. Спб. 1852 г.).

Мороз, в вечеру, усилился. На дворцовом дворе развели костры.

Дворцовая, адмиралтейская и сенатская площади представляли вид только-что завоеванного города: на них также пылали востры, около которых гвардейские солдаты отогревались и ели принесенную им из казарм пищу. По окраинам этих площадей протянуты были цепи застрельщиков, никого посторонних, без особенного разрешения коменданта, не пропускавших. В нескольких местах, на углах выходящих на площади улиц, стояли караулы и при них заряженные орудия. По всем направлениям площадей и смежным улицам ходили пехотные и разъезжали конные патрули, и эти меры предосторожности военного времени продолжались всю ночь.

К 9-ти часам вечера потребован был от лейб-гвардии саперного батальона, к дверям кабинета государя императора, караул, при поручике Аделунге, а в некоторых дворцовых залах поставлены были пикеты, также при офицерах. Не должностные офицеры оставались при батальоне и находились на главной гауптвахте, куда, в продолжении всей ночи, не переставали приводить арестованных заговорщиков, как военного, так и гражданского звания, которых, по большей части, тотчас же после привезения водили прямо в кабинет государя, лично их опрашивавшего, после чего их отвозили в Петропавловскую крепость. Первый из привезенных был лейб-гвардии Московского полка штабс-капитан князь Д.А. Щепин-Ростовский, ранивший, на полковом дворе сабельными ударами по голове, генералов: Шеншина и барона А.И. Фредерикса, полковника Хвощинского, знаменного и еще другого унтер-офицера, не отдававших ему знамени, и, вместе с того же полка штабс-капитаном Михаилом Бестужевым, уведший на сенатскую площадь часть лейб-гвардии московского полка. Этих офицеров можно, по справедливости, признать главнейшими виновниками кровавых событий, совершившихся на площади; ибо занявшие ее роты лейб-гвардии московского полка послужили ядром мятежных скопищ и заговорщиков, стекавшихся туда со всех концов города. После князя Щепина, был привезен на главную гауптвахту лейб-гвардии гренадерского полка поручик Сутгов, первый увлекший командуемую им роту на сенатскую площадь и облегчивший чрез это успех усилий поручика Панова, взбунтовать несколько рот того же полка, с которыми он едва не произвел величайших бедствий. После этих двух – наиболее виновных в несчастных происшествиях 14 декабря лиц – были привезены еще следующие: генерального штаба штабс-капитан А.О. Корнилович, издатель исторического сборника "Русская Старина»; бывший Ставропольский вице-губернатор, статский советник Граббе-Горский, которого видели на сенатской площади, в среде мятежников, заряжавшего пистолеты, так как он сам не мог стрелять из них, по причине простреленной на войне руки, и нижегородского драгунского полка штабс-капитан Якубович. Последний был высокого роста, худощавый, средних лет, человек с бледным лицом, огромными черными усами и повязкою на голове, по причине полученной им, в экспедиции против кавказских горцев, раны. Про него говорили, что, принадлежа к числу главнейших заговорщиков, он, в то время, как государь, с ротою его величества лейб-гвардии Преображенского полка, следовал на сенатскую площадь, подходил в нему, у угла Невского проспекта, изъявлял государю свою преданность, однакож не исполнил поручения его, идти в мятежникам уговорить их возвратиться в долгу. Всех этих лиц мне привелось видеть, когда их привозили на главную гауптвахту. Многих других я не видал, отправлявшись, несколько раз в продолжении ночи, на пикеты и обходя рундом усиленные посты, поставленные вокруг здания зимнего дворца. Последние арестанты, привезенные рано утром следующего дня, были: полковник князь Трубецкой, дежурный штаб-офицер 4-го пехотного корпуса и гвардии капитан князь Оболенский, адъютант командующего пехотою гвардейского корпуса генерал-адъютанта Бистрома. князь Трубецкой, женатый на дочери графини Лаваль, стоял, как утверждали, в главе заговора и должен был руководить восстанием. Вместо того, он уклонялся действовать открыто, и когда мятежное скопище было рассеяно, удалился в дом свояка своего, австрийского посланника барона Лебцельтерна, откуда был истребован чрез министра иностранных дел графа Нессельроде. Он казался очень расстроенным и бледное, грузинского типа лицо его выражало глубокий упадов духа. князь Оболенский, белокурый, с живыми голубями глазами, повязывал более спокойствия и твердости духа, и после получасового пребывания на гауптвахте был отведен последним к государю, присланным за ним флигель-адъютантом полковником Перовским.

Ночью приходил на главную гауптвахту великий князь Михаил Павлович. Он был очень грустен и озабочен и с глубоким огорчением объявил, что граф Милорадович скончался в конногвардейских казармах, куда был отнесен после полученной им на площади раны. Когда вынули из нее пистолетную пулю, граф, посмотрев на нее, сказал, что радуется тому, что умирает не от солдатской пули. Утром стало известно, что и командир лейб-гвардии гренадерского полка полковник Стюрлер скончался от тяжких ран своих, в доме князя Лобанова, куда был перенесен с сенатской площади.

15 декабря, в двенадцатом часу утра, государь император, в мундире лейб-гвардии Преображенского полка, сошел с крыльца главной гауптвахты, подошел в лейб-гвардии саперному батальону, выстроенному в густой взводной колонне справа, на большом дворцовом дворе. Поздоровавшись с саперами, государь еще раз удостоил благодарить их за преданность и усердие, оказанные ими накануне и, взяв за руку сопровождавшего его великого князя Михаила Павловича, представил его саперам, как преемника своего в звании генерал-инспектора по инженерной части, прибавив: "что он уверен, что они брата его будут также любить, как любили его». Затем государь объявил нам, что он оставляет за собою звание шефа батальона, с чувством поцеловал командира батальона, полковника Геруа и поздравил флигель-адъютантом своим младшего штаб-офицера батальона, полковника Белля.

Вышедши за главные дворцовые ворота, государь сел на коня и произвел смотр всем частям гвардейского корпуса, занимавшим накануне и утром этого дня дворцовую, адмиралтейскую и сенатскую площади. Войска эти, по проходе церемониальным маршем мимо государя, возвратились в свои казармы, а также и лейб-гвардии саперный батальон, по сдаче караулов в зимнем дворце 1-му батальону лейб-гвардии Преображенского полка.

В. И. Фелькнер.