Боевые холопы Ямато. II.

"БОЕВЫЕ ХОЛОПЫ» ЯМАТО

Часть II

REX LUPUS DEUS

"В эту ночь решили самураи
Перейти границу у реки».
Из песни братьев Покрасс на слова Бориса Ласкина "Три танкиста», впервые прозвучавшей в советском кинофильме "Трактористы».

"Мы продемонстрируем вам ценность, более высокую, чем уважение к жизни. Это – не свобода и не демократия. Это – Япония, страна нашей истории и традиции, та Япония, которую мы любим».
Юкио Мисима. "Гэкибун» ("Манифест»).

"Я понял, что путь самурая есть смерть».
Дзётё Ямамото. "Путь Смерти».

"БОЖЕСТВЕННЫЙ ВЕТЕР», ИЛИ ХРОНИКА НЕОБЪЯВЛЕННОГО ВИЗИТА

(О двух неудачных попытках вторжения войск монголо-китайской Империи Юань в Японию - в 1274 и 1281 году)

В Японии, отделенной от Азиатского материка, в серии кровавых гражданских конфликтов, терзавших значительную часть населения островов на протяжении столетий, в описываемое время процветал культ самурая как конного воина. Только самураи обладали привилегией сражаться верхом на коне и с презрением смотрели на пеших воинов, как на простолюдинов. Как и татаро-монгольский всадник описываемой эпохи, тогдашний японский "боевой холоп» сражался в качестве конного лучника, но использовал местную разновидность большого лука, который был менее эффективным стрелковым оружием, чем составной (композитный) лук. В Японии описываемого периода война была значительно более ритуализированным и индивидуальным делом, чем те войны, которые велись массовыми конными армиями на континенте. Этот анахронизм оказался почти роковым для японцев, когда дважды – в 1274 и 1281 годах – доблестным, но менее сплоченным, чем их противники, армиям самураев пришлось сразиться с дисциплинированными массами войск татаро-монгольской династии Юань, воцарившейся к тому времени над завоеванным татаро-монголами и их союзниками Китаем.

В XIII веке многие народы мира трепетали перед грозным противником - кочевниками, вышедшими на покорение Вселенной из степей Монголии. За короткий срок монголы и покоренные ими народы, одержимые, если воспользоваться терминологией Л.Н. Гумилева, неукротимым "пассионарным духом», сумели создать громадную военно-деспотическую державу ("Йеке-Монгол-Улус» или "Йеке Монгол»), простиравшуюся от Дальнего Востока до Адриатического моря. Составной частью этой созданной монголами (у нас их чаще облозначают изобретенным впоследствии, искусственным, псевдо-этнонимом "монголо-татары»; почему, будет рассказано далее) державы стали и территории, исконно принадлежащие китайцам (ханьцам).

"Они обогнали слух о себе. Потные, безбородые, с ночным птичьим уханьем бросались они, не спрашивая, кто впереди. Тело к телу и конь к коню, не давая подняться пыли из-под копыт, ехали монголы, и остановить их было нельзя....Монголы не знали других путей, кроме прямого, и это был самый правильный путь».

В таких возвышенных и в то же время зловещих, выражениях характеризовал наш замечательный писатель, историк и востоковед М.Д. Семашко татаро-монгольских завоевателей в своей исторической повести "Емшан», посвященной мамелюкскому султану Египта - куману (половцу) Бейбарсу (впрочем, по некоторым сведениям, мамелюкский султан Египта Бейбарс был не половцем (то есть кипчаком, или куманом), а черкесом – прим. авт.). Согласно утверждению М.Д. Семашко, у монголов "были узкие равнодушные глаза, в которых совсем не было бога». Но так ли обстояло дело в действительности?

К середине XIII века в историю Земли Воплощения (Святой Земли, т. е. Сирии и Палестины), долго служившей яблоком раздора между христианами и мусульманами, совершенно неожиданно вошла новая сила – татаро-монголы, с которыми отныне пришлось иметь дело как исламскому миру, так и ближневосточным государствам крестоносцев-"латинян» ("франков» или "ферангов», как их именовали мусульмане; от этого слова происходит и древнерусское название романских народов – "фряги»). Предвестником появления монголов на Переднем Востоке стало вторжение в Святую Землю хорезмийцев, отступавших из Центральной Азии на запад под натиском монгольских полчищ, разгромивших огромное, но многоплеменное и оказавшееся, в силу этого, внутренне непрочным государство Хорезмшаха Мухаммеда - сильнейшего из тогдашних мусульманских владык Востока. Любопытная деталь: незадолго перед этим багдадский халиф, считавшийся духовным владыкой всех мусульман (наподобие папы римского, считавшегося духовным главой всех римо-католиков, а теоретически – всех христиан в мире), но враждовавший с Хорезмшахом Мухаммедом, не погнушался направить послов к хану Кутлуку - христианину несторианского толка и правителю-"гурхану» племени найманов, или кара-китаев (о которых у нас еще пойдет речь подробнее), пытаясь натравить его на Хорезмшаха (прямо скажем, не очень красивый поступок для "повелителя правоверных»).

Фактором всемирно-исторического значения монголы стали впервые при своем знаменитом хане Темуджине (умершем в 1227 году), прозванном еще при жизни "Священным Воителем» и "Потрясателем Вселенной», подчинившем себе целый ряд азиатских народов (и потому принявшем титул Чингисхан, или, в другом написании, Чингиз-Хан, то есть "Хан, Великий, Как Море-Океан»; впрочем, по другим источникам, титул Чингисхан означает в переводе "Повелитель сильных»). В Европе монголов ("моголов», "моолов», "мунгалов», "моалов» тогдашних русских летописей) иногда называли также "татарами», по этнониму подчиненного монголам племени "тата(б)», или "татал» (по-китайски: "дада»), поставлявшему в войско Великого хана не только самых храбрых, но и самых свирепых и жестоких воинов, спаянных, однако, железной дисциплиной - впрочем, согласно мнению некоторых исследователей, в частности, Л.Н. Гумилева, татары и татабы были разными, хотя и родственными, монголоязычными народами, составлявшими единый этнический массив вместе с киданями (китаями, или кара-китаями), о которых уже упоминалось выше и еще пойдет речь далее. Первоначально сравнительно немногочисленный монгольский род Борджигин ("Синеокие», "Голубоглазые» или "Сероглазые»), из которого происходил хан Темуджин, враждовал с татарами (именно татары отравили Есугея-багатура - отца будущего повелителя Великой Монголии). И только потерпев от "Священного Воителя» Чингисхана сокрушительное военное поражение, татары стали служить "Потрясателю Вселенной», играя в его завоевательных походах столь важную роль, что со временем военные противники Чингисхана и покоренные им народы стали именовать монгольских завоевателей и зависимые от них племена "татарами».

Еще чаще западные европейцы-"франки» (с легкой руки французского короля-крестоносца Людовика Святого) именовали монголов не "татарами», а "тартарами», то есть "исчадиями ада», "сынами преисподней» (по античному названию глубочайшей части подземного мира, в которой мучились самые страшные грешники, например, богоборцы-титаны - Тартару; от слова "Тартар» происходит также наше выражение "провалиться в тартарары», то есть "низвергнуться на самое дно преисподней»).

Изначально татары были южными соседями монголов. Между монголами и татарами долгое время шли казавшиеся нескончаемыми войны за водные источники, пастбища и табуны, пока монголы к середине XII века не добились перевеса в силах. До тех пор, пока гегемония татар была очевидной, монголы считались частью татар. Но уже в XIII веке татар стали рассматривать как часть монголов. При этом название "татары» ("татабы», "таталы») в Азии исчезло (хотя именно "татарами» впоследствии стали именовать себя поволжские тюрки - потомки волжских булгар и хазар, ставшие подданными созданной монголами Золотой Орды). По мнению многих антропологов, тот расовый тип, который ныне считается "монголоидным», был изначально свойствен именно "тата»-татарам. Древние монголы были, согласно свидетельствам летописцев и фрескам, найденным в Маньчжурии, высокорослыми, бородатыми, светловолосыми и голубоглазыми. Современный же облик потомки тогдашних монголов приобрели вследствие смешанных браков с окружавшими их многочисленными низкорослыми, черноволосыми и темноглазыми племенами татар.

Кстати, и о древних тюрках китайские летописи также сохранили достаточно непривычные для нас сегодня описания:

"Тюрки с голубыми глазами и рыжими бородами... суть потомки усуней» (европеоидного народа, населявшего на рубеже Христианской эры Тянь-Шань, потомками которого, согласно Л.Н. Гумилеву, китайцы XVII века cчитали русских землепроходцев). Впрочем, довольно об этом...

Превосходно обученные, выросшие в седле татаро-монгольские всадники, вселявшие страх во все народы средневековой Азии и Европы, на своих маленьких, мохнатых лошадках, под белым "девятибунчужным» (то есть украшенным, по мнению одних исследователей, девятью черными хвостами яков, а по мнению других - например, выдающегося востоковеда Ю.Н. Рериха - девятью белыми конскими хвостами) знаменем Чингисхана (согласно М.Д. Семашко, у монголов было "хвостатое знамя цвета теплой крови»), побеждали народ за народом, страну за страной. Наряду с тяжелыми конниками, покрытыми (вместе с лошадью) пластинчатой броней из толстой буйволовой кожи и металла, вооруженными длинными пиками, мечами и саблями, основную ударную силу татаро-монгольской армии составляли мобильные конные лучники в многослойных стеганых ватных халатах-"тегелеях», чья меткость наводила ужас на врагов и не раз решала в пользу татаро-монголов исход решающих сражений. Среди монголов (как и среди других степных народов описываемого периода) наибольшим распространением пользовались луки двух основных типов: "скифские» и "гуннские» ("парфянские»). "Скифский» лук имел до одного метра в длину, гибкую центральную часть (рукоять), резко отогнутые назад и почти прямые плечи (приблизительно вдвое превышающие рукоять длиной), и не столько округлый, сколько угловатый изгиб, переходящий от рукояти к плечу. "Скифский» лук был сложносоставным, усиленным пучками сухожилий, с костяными и бронзовыми, нередко художественно оформленными, накладками. От "скифского» лука несколько отличался "гуннский» ("парфянский») лук, имевший выгнутые с обеих сторон, широкие и глубокие внутрь плечи, разделенные посередине прямым бруском круглого сечения. Когда монгольские стрелки натягивали свой мощный составной лук "до глаза», стрела летела на четыреста метров, а когда они натягивали его "до уха» - то и на все семьсот! Дело в том, что монголы (у которых военное обучение всех мальчиков начиналось с шестилетнего возраста), специально развивали у лучников определенные группы мышц. Для сравнения: считавшиеся лучшими в Европе прославленные английские (в том числе валлийские) лучники метали стрелы из своего знаменитого "длинного лука» ("лонгбоу») в среднем всего на двести пятьдесят метров.

Основой организации монгольского войска была десятичная (десятеричная) система: минимальной боевой единицей был десяток воинов, из состава которого выбирался десятник. Десять десятков составляли сотню, командира которой (сотника) назначал тысячник. Десять сотен составляли тысячу во главе с тысячником. Более крупную войсковую единицу – "тумынь», или "тумен» (которую древнерусские летописцы именовали "тьма»), состоявшую из десяти тысяч воинов (во главе с темником) ввел Чингисхан, утверждавший темников в должности лично. Несколько "туменов» составляли корпус или отдельную армию.

Особой частью монгольского войска являлась личная гвардия каана – "кешиг» -, состоявшая из наиболее достойных и выдающихся воинов (причем Чингисхан включал в свою гвардию не только монголов и татар, но и представителей других народностей своей многоплеменной державы, исходя из критериев воинской доблести и личной преданности государю).

В монгольской армии имелись и части специального назначения. Согласно китайским источникам, воинственные вожаки и крепкие дружинники-"нукеры» отбирались в специальные пятерки, находившиеся в непосредственном распоряжении командующего и именовавшиеся "войсками баатуров (багатуров, батыров, богатырей)».

В ходе войн с Китаем (представлявшим собой не единое централизованное государство, а разделенным к описываемому времени на три враждовавших не только с монголами и татарами, но и друг с другом Империи – Цзинь, Сун и Си-Ся), в монгольской армии были созданы отдельные части технических родов войск: "артиллерийские», инженерные и даже военно-морские.

Как говорится в "Сокровенном сказании монголов», их "держава была основана на коне». Конские табуны являлись главным богатством монголов. Количеством лошадей монголы определяли силу войска. Соответственно, главным родом войск у монголов была конница, которая подразделялась на тяжелую и легкую. Тяжелая конница вела бой с главными силами неприятеля. Легкая конница несла сторожевую службу и вела разведку. Она также завязывала бой, засыпая тучами стрел и тем самым расстраивая неприятельские ряды. Монголы отлично стреляли из луков даже со скачущего коня.

Структура войска монголов выглядела следующим образом. "Нойон» (военачальник) имел под своим командованием дружину "нукеров» ("друзей»; любопытно, что "друзьями» - "гетайрами», "гетерами» или "этерами» - именовались также дружинники македонских царей, а впоследствии – воины отборных конногвардейских частей восточно-римских, или византийских, Василевсов-Императоров). Нукеры были, прежде всего, воинами, всегда готовыми к бою, и являлись ядром вооруженных сил племени. Постепенно нукерская дружина превращалась в гвардию, которая комплектовалась из представителей знати и из самых ловких, смелых и крепких воинов племени.

В основу организации войска была положена десятеричная система. Войско делилось на десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч ("тумены», "тумыни», "тьмы»), во главе которых стояли, соответственно, десятники, сотники, тысячники и темники. Военачальники всех рангов всегда непременно имели отдельные палатки, резерв лошадей и оружия. Характерной особенностью и одной из главных отличительных черт монгольского войска было полное отсутствие колесного обоза. Допускались только повозка хана и кибитки особо важных лиц. Так, у одного из главных военачальников "Потрясателя Вселенной» Чингисхана – кривого Субудай-Багатура (красочно описанного в одной из любимых книг нашего детства – историческом романе В. Яна "Чингиз-Хан» монгольского полководца по прозвищу "Тигр с перегрызенной лапой») имелась окованная железом повозка китайской работы с бойницами, прорезанными в стенах (своеобразный прообраз современного бронетранспортера), в которой полководец "Потрясателя Вселенной» ночевал, опасаясь подосланных убийц или внезапного ночного нападения врага.

Основным оружием монгола являлся лук, покрытый особым китайским лаком для предохранения от сырости. Изогнутый на обоих концах, монгольский лук достигал силы натяжения до восьмидесяти килограммов и давал убойную силу стреле на дистанции до трехсот метров при скорострельности около двенадцати выстрелов в минуту (как и у английских лучников описываемой эпохи). По свидетельству папского посланца ко двору Великого хана монголов – францисканского монаха Иоанна ди Плано Карпини (XIII век) и венецианского купца и путешественника Марко Поло (1254-1324) монгольские стрелы, обычно с орлиным оперением, без особого труда пробивали железную и даже стальную кольчугу. Каждый воин монгольского войска имел в запасе несколько луков и колчанов со стрелами. Монгольские воины были также вооружены копьями с железными крючьями, наподобие багров, для стаскивания противника с коня, применявшимися с аналогичной целью арканами, мечом (впоследствии – саблей), булавой. У некоторых монгольских всадников имелись также самострелы-арбалеты (китайского производства).

В качестве оружия средней дистанции боя "несущими смерть Чингиз-Хана сынами» широко применялись копья и дротики. Наконечники копий были ромбической, листовидной и даже пламевидной формы. Часто на копьях укреплялись вымпелы и знамена, увенчанные, в качестве навершия, изображением волчьей головы, часто изготовленной из драгоценных металлов. В конструкцию знамени (боевого значка), увенчанного металлической волчьей головой, входило и "туловище» ("хобот») из ткани в виде открытого и отороченного фестонами длинного и узкого мешка, иногда расписанного чешуйками (как "драконоголовые» боевые значки всадников древних иранских кочевых племен сарматов и аланов, перенятые у них даже римлянами, а у римлян, в свою очередь, франками). Развеваясь на ветру, это волкоголовое знамя-"дракон» издавало звук, напоминающий волчий вой.

В качестве оружия ближнего боя большую роль играли боевые топоры с узким трапециевидным клинком и с рукоятью длиной от шестидесяти до восьмидесяти сантиметров, которыми бились даже с коня.

"Несущие смерть Чингисхана сыны» активно использовали также рубящее-колющие мечи так называемого тюркского типа, с очень длинными рукоятками, с прямым обоюдоострым клинком длиной шестьдесят сантиметров и более. Использовали они и сабли – однолезвийное оружие, предназначенное для нанесения рубящего и в значительно меньшей степени колющего удара (С этой точки зрения, однолезвийные японские самурайские мечи "классической эпохи» фактически (в отличие от более ранних, прямых и обояюдоострых, японских мечей-"кэн» предшествующей возникновению самурайского сословия, эпохи) являются, собственно говоря, не мечами, а саблями – прим. авт.). Сабли делались из очень твердой, практически не поддающейся коррозии булатной и дамасской стали. Постепенно именно сабли стали излюбленным оружием ближнего боя не только монгольского и тюркского, но и всего восточного мира (не считая, разве что, Китая, Кореи и Индокитая).

Защитное вооружение монголов изготавливалось из крепкой и толстой вареной буйволовой кожи и покрывалось металлическими пластинами. Иоанн ди Плано Карпини описывал его в следующих выражениях:

"...защитные доспехи...изготовлены следующим образом: ремни из бычьей кожи или кожи других животных шириной в ладонь соединены по три или четыре веревками. Крепления верхних ремней привязаны к нижнему краю, в то время как шнурки следующих ремней связывают их посередине, и так далее таким образом, что когда воин наклоняется, нижние слои надвигаются на верхние и, таким образом, удваивают или утраивают ряды кожи, защищающей тело».

На голове всадники носили металлический шлем на толстой кожаной подкладке, часто – с кожаной бармицей. Лошадей также закрывали броней из кусков толстой кожи, защищавшей их бока и грудь от ударов копий и стрел (хотя на китайских, персидских и японских миниатюрах описываемой эпохи татаро-монгольские боевые кони чаще всего изображены без этой брони).

Из снаряжения каждый воин монгольской армии имел небольшую палатку, два кожаных мешка-"турсука» (для воды и для сухого творожного сыра), а также большой кожаный круг с продеваемой по краям веревкой. Этот круг предназначался для форсирования водных преград. В такой круг обычно складывался весь скарб, затем круг затягивался в виде большого мешка (бурдюка), который привязывался к конскому хвосту и на который садился всадник. Таким способом монголы быстро форсировали водные преграды, не тратя времени на поиски брода или строительство моста.

Кроме того, каждый монгольский воин имел топор и запас веревок, чтобы тянуть повозки или перевязывать временные укрепления из прикрепленных к кольям щитов. Для этой цели колья и щиты заготавливались заранее и перевозились на запасных лошадях. Об обычае монголов класть тонко нарезанные полоски сырого мяса под потник коня, где мясо "засаливалось» естественным способом, рассказывали легенды еще при жизни каана Чингисхана. Когда иссякали запасы продовольствия, монголы пускали лошадям кровь и пили ее. Таким образом, они могли продержаться без пищи до десяти дней. Вообще же монгольское войско снабжалось, прежде всего, за счет кочующих стад скота. Воины сами изготавливали себе копья, стрелы и многие другие элементы своего снаряжения. Женщины обеспечивали отдых и питание, а в боевой обстановке нередко играли роль резервов, порой защищая свое имущество и тыл армии. Следует заметить, что одежда и способ передвижения монгольских мужчин и женщин мало отличались друг от друга. Поэтому обоз, состоявший из едущих верхом монголок, мог быть с далекого расстояния принят неприятелем за большой резервный отряд.

Боевой порядок монгольского войска состоял из трех главных частей: правого крыла, центра и левого крыла. У каждой части боевого порядка имелся свой собственный авангард. Помимо этих трех корпусов, выделялся общий передовой отряд и резерв. Боевой порядок монголов обычно обладал значительной глубиной, а потому был устойчив и имел мощную ударную силу. Началу боевых действий предшествовала тщательная разведка. У монголов были превосходно налажены работа по разложению морального духа неприятеля, а также всевозможные способы введения противника в заблуждение. Активно создавались продовольственные базы. Маршруты походов заранее пролагались по территориям с обильным травяным покровом, чтобы не иметь проблем с конским кормом.

Монголы всегда старались бить противника по частям. Широко практиковались засады, внезапные нападения, заманивание противника притворным отступлением (например, в битвах татаро-монголов с объединенным русско-половецким войском на реке Калке в 1223 или с венгерским войском на реке Сайо в 1241 году), неожиданные контратаки. Монголы были весьма подвижны и хорошо маневрировали во время боя. Они то концентрировались и ударяли неприятелю во фланг или в тыл, то рассыпались и засыпали противника тучами стрел. Управление войском было организовано на самом высоком для того времени уровне. Специально назначенные люди отвечали за разведывательную, охранную и прочие службы. Широко применялись звуковые и световые сигналы, а также всевозможные разноцветные флажки (значки) для подачи сигналов в шуме и грохоте боя, в котором команды начальников были не слышны.

Управление боем производилось с особых командных пунктов.

Большое внимание монголы уделяли подготовке воинов. Мальчиков приучали к стрельбе из лука с трехлетнего возраста, подбирая им луки соответствующего размера. Каждый монгол был отличным кавалеристом. Особой школой войны "Потрясатель Вселенной» Чингисхан называл конную охоту. Она проводилась обычно в самом начале зимы по всем правилам военного искусства: сначала высылалась вперед разведка для определения наиболее богатых дичью районов, затем все войско выстраивалось в полный боевой порядок, охватывало весь район охоты и било зверя по старшинству.

"Потрясателем Вселенной» Чингисханом были составлены подробные инструкции для всех военачальников "Йеке Монгол Улуса», в которых указывалось, как нужно организовывать войска, как готовить их к сражению, как выигрывать сражения, как осаждать и брать города. Строжайшая дисциплина обеспечивала точное, неукоснительное выполнение приказов. Непослушание или ненадлежащее исполнение полученного приказа либо должностных инструкций (выражаясь современным языком) каралось самым суровым образом, вплоть до смертной казни. Перед каждым выступлением обязательно производился смотр, на котором проверялась исправность вооружения и снаряжения каждого воина – вплоть до последней иголки. На походе всаднику арьергарда грозила смерть, если он не поднимет предмет, оброненный кем-либо из передовых частей. Приговаривался к смерти и воин, не оказавший помощи товарищу в бою.

Монголы обычно были сильны при встрече с плохо организованным (хотя, как правило, не только весьма многочисленным, но и обычно превосходящим монголов численностью) противником. Поэтому их военные кампании часто характеризовались, как войны без сражений, а сражения – без потерь. Одной из причин уклонения монголов от генеральных сражений была малорослость их лошадей, что было очень невыгодно при прямых столкновениях. Поэтому, сталкиваясь с серьезным противником, татаро-монголы старались применять свое мощное техническое оснащения, используя укрепленные лагеря и торсионные орудия, изготовленные перешедшими к ним на службу многоопытными китайскими и среднеазиатскими военными инженерами.

В период своего расцвета Монгольская держава "Священного Воителя» Чингисхана и его преемников из царственного рода Борджигин простиралась от Тихого океана до Центральной Европы. Татаро-монголам же было суждено сыграть решающую роль и на заключительном этапе истории государств крестоносцев в Земле Воплощения.

В результате развернутой Чингисханом, а позднее - его сыновьями и внуками - политики неудержимой экспансии, татаро-монгольские завоеватели достигли даже Восточной Европы, опустошив Русь, Венгрию, Силезию и Польшу. В оборонительном сражении с татаро-монголами при Лигнице (Легнице, Вальштатте) в 1241 году, в котором погиб весь цвет силезской народности, сложили свои головы также силезские иоанниты (госпитальеры), тамплиеры и тевтонские рыцари.

Как и многие другие народы, тесно связанные с природой, монголы эту природу обожествляли и были сильно привержены магии, однако (вопреки мнению М.Д. Семашко) не были чужды также почитания Единого Всевышнего Бога и неземных сил. Так, их Верховное Божество именовалось "Хурмуста», "Хормуста», "Хормуста-тенгри», "Хормузда-тенгри» или "Хормуза-тенгри» (искаженное "Ахура-Мазда», "Арамазд», "Оромазд» или "Ормузд» – Бог Света и Добра древних зороастрийцев-маздеистов домусульманского Ирана). Любопытно, что и другие народы монгольского корня почитали Благого Бога Ормузда под различными, но сходно звучащими именами (так, к примеру, у маньчжур, или тунгусов, Бог Света и Добра именовался "Хормусда», у тувинцев – "Курбусту», у алтайских племен – "Курбустан» или "Уч-Курбустан», а у бурятских племен по-разному: "Хормустахан», "Хурмас», "Хюрмас», "Хирмус», "Хирмас», "Хёрмос» или даже "Тюрмас»). По авторитетному мнению Л.Н. Гумилева, татаро-монголы исповедовали не чистый зороастризм (маздеизм, или маздаяснийскую веру), а другую ветвь древней иранской солнечной религии - митраизм (известный у тибетцев под названием "бон-по», "бон», "черная вера» или "синяя вера»).

Монголо-татары не были религиозными фанатиками, и их третий Великий хан Менгу, Мэнгу, Мунгкё или Мункэ (1251-1259) с одинаковой терпимостью и благосклонностью принимал участие в христианских, буддийских и магометанских празднествах. Единственное исключение, по авторитетному мнению Л.Н. Гумилева, веротерпимые "покорители мира» сделали для исповедников иудейской веры: "Только евреев монголы чуждались больше, чем китайцев. Освободив от податей духовенство всех религий, они сделали исключение для раввинов: с них налог взимали» (См.: Л.Н. Гумилев. Из истории Евразии.//Ритмы Евразии. Эпохи и цивилизации. М. Экопрос, 1993, с. 126 – прим. авт.). Очевидно, монголо-татары (подобно многим критикам иудаизма до и после них) просто не считали иудейских раввинов священнослужителями.

Сам же рыжебородый, сероглазый, голубоглазый или зеленоглазый - тюркско-монгольское слово "кок» ("кёк», "геок»), означает все три цвета - Чингисхан, ведший свое происхождение от красавицы Алангоо (или Алан Гоа, что означает "Прекрасная Аланка» - следовательно, прародительница "Потрясателя Вселенной» принадлежала к иранской народности аланов, или асов) и от божественного "Солнечного Луча» в облике светло-русого белокожего юноши, оплодотворившего его прародительницу через дымоход ее юрты посредством исходившего от него божественного света (налицо своего рода параллель с христианским представлением о Непорочном Зачатии), поклонялся незримому верховному Божеству под именем "Высшего (Всевышнего) Царя Тенгри Хормуза».

Монголы считали голубизну глаз и русые (рыжеватые) волосы членов рода Борджигин следствием происхождения от "Солнечного Луча». Об отличии внешности Борджигинов от прочих северных кочевников китайский летописец Чжао Хун писал:

"Татары не очень высоки ростом... Лица у них широкие, скулы большие...Борода редкая. Темуджин (Чингисхан - В.А.) - высокого роста и величественного сложения, с обширным лбом и длинной бородой... Этим он отличается от других». Как и у прочих Борджигинов, глаза у Чингисхана были "сине-зеленые или темно-синие... зрачок окружен бурым ободком». Короче, внешность у "Рыжебородого Тигра» была, судя по описаниям современников, самая что ни на есть "арийская», а точнее – "нордическая». А если учесть, что "Потрясатель Вселенной» Чингисхан носил золотой перстень со свастикой (подаренный через семь веков, в 1921 году, ургинским Богдо-Ламой освободителю Монголии от китайской оккупации русскому генерал-лейтенанту барону Р.Ф. фон Унгерн-Штернбергу, который был, подобно Чингисхану, русоволосым, рыжебородым и голубоглазым, что побудило монголов, принявших к тому времени, буддизм в форме ламаизма, со свойственной этой религии верой в метампсихоз, считать барона перевоплощением, или реинкарнацией, своего знаменитого "Священного Воителя»), что из священнослужителей всех конфессий монголы проводили "политику религиозной дискриминации» только в отношении иудейских раввинов, что, по некоторым данным, в войске "Рыжебородого Тигра», в довершение ко всему, имелись знамена со свастикой, то... выводы можно, при желании, сделать самые далеко идущие. Не случайно, наверно, вождь германских национал-социалистов и кнцлер "Третьего рейха» Адольф Гитлер как-то заметил, что "Чингисхан, несомненно, был арийцем, иначе он не был бы таким победоносным»! Но это так, к слову...

С христианством монголы (и татары) впервые познакомились через секту несториан ("Церковь Востока»), распространившихся, через Персию, по всей Азии и проникших таким образом и в великое монгольское содружество народов. Еще до монголов христианство проникло в среду соседствовавших с ними народов Восточного Туркестана - тюркоязычных уйгуров, онгутов, гузов, чигилей (джикилей). В середине Х века арабский ученый и путешественник Абу Дулаф упоминал о христианах, живших в районе нынешней китайской провинции Ганьсу и, в основном, в Турфанском оазисе, в районе Аксу, Карашар и Кочо. Пришедшие туда со своих исконных территорий, расположенных на берегах рек Толы и Селенги, и основавшие княжество со столицей в Бешбалыке, ставшее впоследствии известным под названием "государства Кочо», уйгуры смешались с коренным населением (уже отчасти христианским). Известно, что еще в VIII-IX вв. в Кочо действовал храм христианской (несторианской) "Церкви Востока» (соседствовавший с комплексом буддийских святилищ).

В 1209 году уйгурское государство восточных христиан Кочо подчинилось Чингисхану, став его вассалом и военным союзником (в частности, в борьбе монголов против государства Хорезмшаха Мухаммеда, являвшегося, как уже говорилось выше, одним из сильнейших владык мусульманского мира). В 1275 году уйгурское государство вошло в состав улуса (удела) Джагатая (Чагатая), сына Чингисхана. Из путевых записок упоминавшегося выше францисканского монаха-минорита Иоанна (Джованни) ди Плано Карпини, направленного папским престолом ко двору Великого хана (каана) монголов в тогдашнюю столицу монгольской державы Каракорум (Харахорин), явствует, что страна уйгуров воспринималась "франками», как страна христиан. Папский посол писал о них: "Эти люди суть христиане из секты несториан».

Христианство несторианского толка не позднее начала XIII века уже пользовалось широчайшим распространением среди, по крайней мере, среди двух монгольских народностей – караитов-кераитов (обитавших на востоке Центральной Азии и крестившихся в 1107 году) и найманов (обитавшей в западной части Центральной Азии ветви народности киданей, о которых подробней пойдет речь далее).

Временами влияние несториан, активно использовавших в своей символике (часто - в сочетании с голубем или с двуглавым орлом) кресты "мальтийской» ("иоаннитской») формы, а также уширенные кресты со свастикой (по-монгольски: "суувастик») в перекрестье, предвосхищавшие форму будущих Железных и Рыцарских крестов гитлеровского "Третьего рейха» (что, при желании может побудить пытливых исследователей к еще более далеко идущим выводам, чем история с передачей свастичного перстня каана Темуджина барону Унгерну), становилось настолько значительным, что проникало даже в правящее каанское семейство, определявшее все и вся в Великомонгольской империи потомков Чингисхана.

Так, христианкой несторианского толка была сноха самого Чингисхана, Сорхахтани-беги – дочь караитского хана Тогрула (Тогрил-бека, или Ван-хана), старшая и самая влиятельная жена Тулуя (Толуя, Тули) – любимого четвертого сына Чингисхана, мать будущих монгольских каанов – Менгу (Мунгкэ, Мункё) и Хубилая (Кубилая, Кублахана), также доброжелательно относившихся к христианам (причем не только из уважения к матери). Секретарем монгольского посольства, направленного в 1280 году кааном Хубилаем (ставшим к тому времени Императором Китая) в Чипунгу (Японию), был христианин-уйгур, казненный, вместе со своими спутниками, японскими самураями "сиккэна» Токимуне за "не подобающие послу дерзкие речи» (если верить Л.Н. Гумилеву, то христианами несторианского толка были и послы, направленные монголами в 1223 году, перед битвой на реке Калке, к собравшимся в Киеве русским князьям - и также убитые ими). Среди останков воинов экспедиционного корпуса, направленного Хубилайханом в 1274 году на остров Кюсю и разбитого японцами (о чем еще будет подробнее рассказано далее), был найден стальной шлем монгольского военачальника, украшенный серебряным крестом. Папский посол к каанскому двору Иоанн ди Плано Карпини упоминает троих высокопоставленных чиновников ("ханских нотариев») при дворе Великого хана, являвшихся уйгурами-христианами. А в записках другого "франка» - фламандского монаха-минорита Вильгельма Рубруквиса (Рубрука или Рюисбрэка), также направленного в ставку каана, но уже не папским престолом, а королем Франции Людовиком IX (об этом посольстве у нас еще пойдет речь далее), указывается, что хан Сартак (сын Батухана, или, по-русски, Батыя, внука Чингисхана), и секретарь хана Койяк, были христианами, принадлежавшими к "Церкви Востока» (то есть несторианами).

Здесь нам представляется немаловажным подчеркнуть, что современные представления, согласно которым "Церковь Запада» ("Западная Церковь») - это римско-католическая, а "Церковь Востока» ("Восточная Церковь») - греко-православная Церковь, совершенно не соответствуют реалиям и представлениям христиан Средневековья вообще (и описываемой нами эпохи Крестовых походов - в частности). Тогда (даже после формального "раскола Церкви», ознаменованного взаимным анафематствованием папы римского и Патриарха константинопольского в 1054 году) ВСЯ христианская Церковь в пределах "ойкумены» (то есть бывшей единой Римской Империи, включая ее восточную часть - Византию, и прилегающие к ней земли) продолжала считаться "Западной Церковью» ("Церковью Запада»), а "Восточной церковью» ("Церковью Востока») считалась область распространения несторианства (существовавшего на землях, находившихся под властью нехристианских государей).

Коснемся, в данной связи, некоторых особенностей вероучения христиан несторианского толка. Несторианами именовались последователи особого восточно-христианского вероучения, основанного Константинопольским Патриархом Несторием (умершим в 450 году), отлученным от православной (то есть тогдашней единой вселенской, охватывавшей всю территорию как Западной, так и Восточной, Римской Империи) Церкви за ересь на Третьем Вселенском Эфесском соборе (431). По учению Патриарха Нестория, "во Христе следовало разделять человеческую и Божественную природу», ибо он считал Иисуса "лишь человеком, ставшим Богом»; вследствие этого Несторий дерзал отказывать Пресвятой Деве Марии в наименовании Богородицы, именуя ее лишь "Христородицей». За это Несторий был смещен с поста и кафедры Константинопольского Патриарха и объявлен ересиархом (лжеучителем). Несториане, будучи изгнаны из пределов тогдашней православной (кафолической) Римской Империи, переселились во владения ее извечных противников - персидских шахиншахов-маздеистов из династии Сасанидов (распространившись по всей территории Персидской монархии - вплоть до Средней Азии, Памира и Китая).

В настоящее время последователями несторианского вероучения, некогда весьма широко распространенного, являются малочисленные сирийцы-айсоры, безо всяких оснований считающие себя потомками древних ассирийцев, являющиеся в действительности потомками древних арамеев и проживающие, главным образом, в Северном Ираке.

На Западе сразу же осознали значение татаро-монгольского фактора для развития событий в тогдашнем мире. Римские папы пытались через миссионеров оказывать влияние на завоевателей мира. Но и светские христианские государи стремились, путем заключения союза с татаро-монголами против исламских государств, добиться облегчения положения Святой Земли, которую все еще надеялись отвоевать у сарацин. Именно поэтому и папа римский Иннокентий IV и король-крестоносец Людовик IX Французский, начиная с 1245 года, несколько раз пытались через миссионеров из монашеских Орденов доминиканцев и миноритов установить контакты с верховным повелителем монголов. При этом послы, помимо дипломатических и религиозных поручений, естественно, получали и специальные задания в области разведки.

Почему же крестоносцы, короли и папы римские связывали с пришельцами из далекой Центральной Азии надежды на возможность сокрушить в союзе с ними мусульман?

Поводом к этим (как вскоре оказалось, тщетным) надеждам послужило событие, происшедшее в Средней Азии еще в середине XII века. В 1141 году войска могущественного среднеазиатского мусульманского правителя (которому фактически подчинялся даже аббасидский багдадский халиф – духовный владыка всех мусульман, или магометан), турка-сельджука, султана Санджара (вошедшего в историю под именем "последнего Великого Сельджука») были разгромлены в битве на Катванской равнине (севернее Самарканда) кара-китаями (именуемыми также китаями, кара-киданями, или просто киданями) под предводительством Елюя Даши.

Кара-китаи, выходцы из Южной Маньчжурии, родственные по языку современным тунгусам (эвенам или эвенкам), а также нанайцам, еще в VIII-X вв. основали в Восточной Азии обширное государство, именовавшееся в китайских летописях "Империей Ляо» или "Великим Ляо», которое подчинило себе к концу Х века всю Маньчжурию, Северный и Центральный Китай до реки Янцзы и монгольские степи Центральной Азии. В начале XII века Империя Ляо была сокрушена китайцами, вступившими для этого в союз с чжурчжэнями (чжурчженями), другой народностью тунгусско- (эвено-)маньчжурского корня, создавшей в Северном Китае собственную Империю Цзинь (Кинь, или Кин), или Империю Нючжей.

Вытесненные китайцами и чжурчжэнями из Восточной Азии и Монголии, кара-китаи захватили территорию между Монгольским Алтаем и хребтом Алтын-Таг (частично осев в предгорьях Алтая под именем найманов, упоминавшихся нами выше), проникли через горные проходы в Центральный и Западный Тянь-Шань, в прибалхашские степи, в бассейн реки Сыр-Дарьи, и, разгромив, как говорилось выше, в 1141 году мусульманские войска "последнего Великого Сельджука», раздвинули свои владения до Аму-Дарьи. Так к середине XII века в Средней Азии и на западе Центральной Азии возникло огромное кара-китайское государство Кара-Кидань (Кара-Китайская империя) во главе с "гурханами», слухи о котором распространились по всей Азии.

Кара-китаи не были мусульманами. В то же время не существует никаких достоверных доказательств того, что они были христианами, что среди них имелись более-менее многочисленные или влиятельные группы христиан, или что хотя бы один из киданьских правителей-"гурханов» в середине XII века принял христианство - хотя Л.Н. Гумилев в своем труде "Несторианство и Древняя Русь» утверждает (со ссылкой на крупнейшего отечественного востоковеда В.В. Бартольда), что среди кара-китаев имелся "некоторый несторианский элемент», что "кара-китайские гурханы действительно покровительствовали христианству и даже в такой традиционной твердыне ислама как Кашгар, учредили несторианскую митрополию» (при Патриархе-Католикосе "Церкви Востока» Илии III), что сын и внук разгромившего мусульман киданьского гурхана Елюя Даши носили христианские имена (Илия и Георгий), и т.д.

Во всяком случае, Елюй-Чуцай, потомок киданьской династии Великого Ляо, знаменитый "премьер-министр» Чингисхана, судя по описаниям, был полностью китаизированным конфуцианцем (а cогласно Л.Н. Гумилеву - буддистом), до своего перехода на службу монголам верно служившим правителю чжурчжэньской Империи Цзинь (Империи Нючжей), которого монголы именовали "Алтанханом» ("Золотым Повелителем»). Но западно-азиатские христиане смешивали кара-китаев с караитами (кераитами) – монгольским племенем (известным также под названием "черных татар»), чьи правители за несколько десятков лет до победы кара-китаев над сельджуками в Катванской битве под Самаркандом (1141) действительно приняли христианство несторианского толка. Сходство между ними и, соответственно, путаница, усугублялись еще и тем, что христиане-караиты в XIII веке покорили кара-китаев и основали на кара-китайской территории свое собственное государство, в свою очередь, покоренное Чингисханом (так что - увы! - ошибался любимый военный историк наших детских лет генерал-майор Е.И. Разин, утверждавший во втором томе своей "Истории военного искусства», что монголы Чингисхана до начала похода на Империю Нючжей, то есть Северную Китайскую, а точнее - чжурчжэньскую - Империю Цзинь, или Кинь, покорили Кара-Китайскую Империю; в действительности Кара-Китайская Империя, или Кара-Кидань, к моменту монгольского нашествия уже давно была покорена несторианами-караитами).

В середине XII века христианский правитель караитов именовался китайским титулом Ван-Хан (по-китайски слово "ван», созвучное христианскому имени Иван-Иоанн, означало "царь», "король» или "князь царствующего дома»). Известие о том, что после разгрома мусульман-сельджуков в Средней Азии немусульманами возникло новое обширное, и притом не мусульманское, а враждебное мусульманам государство во главе с Ван-Ханом, было воспринято в христианской западно-азиатской среде как извести о победе, одержанной над мусульманами могущественным христианским "Царем (Царем-Попом, Попом) Иваном» (которого крестоносцы французского происхождения – "франки» - именовали "Жаном» или "Жеаном», а крестоносцы германского происхождения – "Иоанном» или "Иоганном»).

Чуть позднее это путаное известие было приукрашено дополнительной легендой о том, что победоносный среднеазиатский царь-христианин был в то же время и священником (первосвященником или пресвитером). Такой "Царь-Священник» весьма напоминал упоминавшегося в Библии святого праведного "Царя-Священника» Мелхиседека, "Царя Салимского» (Иерусалимского), считавшегося прообразом Самого Господа Иисуса Христа и причастившего ветхозаветного патриарха Авраама хлебом и вином после победы над царями язычников, что как бы вводило его в орбиту борьбы между христианами и мусульманами за Святой Град Иерусалим и всю Землю Воплощения. В первой же дошедшей до нас (датированной 1145 годом) записи о "Царе Иване» германского епископа Оттона Фрейзингского (Фрейзингенского), cреднеазиатский победитель мусульман был назван "Царем-Священником Иоанном». Летописец при этом добавил, со ссылкой на письмо некоего сирийского католического епископа в Рим, что "Царь-Священник Иоанн» после победы над мусульманами (которых "франки» именовали "сарацинами») якобы двинулся из Средней Азии на запад с намерением оказать помощь созданному западными крестоносцами-"латинянами» ("франками») в Святой Земле христианскому Иерусалимскому королевству, дошел до реки Тигр, но там остановился, не имея плавсредств для переправы через реку.

По прошествии нескольких лет большой популярностью среди крестоносцев и даже в самом Риме пользовалось фантастическое "письмо Пресвитера Иоанна», якобы отправленное им восточно-римскому Императору Мануилу I Комнину (вольное переложение его содержания вошло в золотой фонд древнерусской литературы под названием "Повести об Индейском Царстве»). Когда же, в результате монгольских походов, были разгромлены в Средней и Западной Азии мусульманские государства и в Западную Европу проникли достоверные сведения о наличии среди татаро-монголов немалого числа христиан и об охотно зачислении монгольскими ханами христиан-чужеземцев к себе на службу, "франки» вспомнили о "Царстве Пресвитера Иоанна (или "Попа Ивана») далеко на Востоке» и решили всерьез попытаться разыграть "монгольскую карту». Тем более, что татаро-монголы еще в 1242 году наголову разгромили в битве при горе Кесе-Даг семидесятитысячное мусульманское войско султана турок-сельджуков Кей-Хосрова II (которым, как это ни странно, командовал самый что ни на есть православный христианин - грузинский князь Шервашидзе, абхаз – или, выражаясь языком древнерусских книжников и летописцев, "обежанин» - по происхождению, из рода Чачба, доблестно павший под монгольскими мечами)! После разгрома турок татаро-монголами при Кесе-Даге земли сельджуков были настолько опустошены пришедшими из Центральной Азии "несущими смерть Чингисхана сынами», что к 1307 году сельджукский Иконийский султанат - этот столь грозный еще недавно враг ближневосточных "франков» ("латинян») и "ромеев» (православных греков-византийцев) развалился на части. А изгнанные "латинянами» из Константинополя в 1204 году православные "греки» (основавшие в Малой Азии Никейскую Империю – преемницу Империи Византийской) заключили с монголами - заклятыми врагами мусульман - военно-политический союз.

На фоне этих грандиозных военно-политических катаклизмов оказалось почти незамеченным современниками возникновение на обломках сельджукского султаната независимого княжества (бейлика) турок-османов (названных так по имени своего предводителя Османа - вождя маленького кочевого рода, выделившегося из состава большого огузского племени Кайы). Впрочем, история возникновения Османской (Оттоманской) державы выходит за рамки нашего повествования.

Как уже упоминалось выше, король-крестоносец Людовик IX Французский направил в качестве посла к враждебного мусульманам татаро-монголам монаха-минорита Вильгельма Рубруквиса, прибывшего, после полного опасных приключений и лишений путешествия, в 1254 году ко двору каана и принятого самим Менгу. Рубруквис застал татаро-монгольского владыку пребывавшим в готовности напасть на мусульманские государства Западной Азии, не изъявившие желания добровольно признать себя вассалами монголов, и уничтожить их. Друзья Менгухана уже были его вассалами, своих врагов он намеревался истребить или превратить в своих вассалов.

В 1256 году многочисленное, состоявшее в значительной степени из восточных христиан несторианского вероисповедания, оснащенное по последнему слову тогдашней китайской и среднеазиатской техники (в том числе осадной) татаро-монгольское войско под командованием ильхана (то есть хана, вассального по отношению к верховному правителю монгольской державы - каана) Хулагу, брата каана Менгу (сына христианки и женатого на христианке) перешло в наступление на Запад. В походе хана Хулагу сопровождало христианское духовенство несторианского толка. Первоочередной целью и задачей похода монголов был разгром опорных баз могущественной мусульманской секты шиитов-низаритов, или ассасинов (подозревавшихся татаро-монголами в убийстве Джучи, или Зучи, старшего сына Чингисхана, а по иным источникам – в убийстве другого сына "Потрясателя Вселенной» - Джагатая, или Чагатая), расположенных в Персии, и их главной крепости Аламут. Ассасины (именовавшиеся также батинитами и низаритами) были членами тайного мусульманского гностического Ордена, выделившегося из измаилитского крыла шиитского течения ислама, так называемой секты карматов, пытавшихся добиться своих политических целей – господства на всем Востоке, а в перспективе и во всем мире - главным образом посредством интриг и убийств. В отличие от названия "измаильтяне», применявшегося христианами ко всем мусульманам без исключения, как потомкам библейского Измаила, сына праотца Авраама (Ибрагима) от Агари, "измаилитами» принято обозначать шиитских сектантов, именовавшихся так в честь другого Измаила – седьмого преемника высшего шиитского святого – "хызрата» ("хазрета», "хезрета») Али.

Карматы-измаилиты, (которых именовали также "батинитами» - от арабского слова "батин», означающего "внутреннее», "скрытое», "тайное», "эзотерическое») внешне выдавая себя за правоверных мусульман, втайне проповедовали что все дозволено, все безразлично, расшатывая самые основы религии Мухаммеда-Магомета утверждениями, что все его заповеди являются чисто политическими правилами и поучениями под покровом аллегорий.

Багдадским халифам в свое время потребовалось целое столетие на уничтожение многочисленных шаек карматских анархистов. Когда карматское движение было, казалось, уже окончательно подавлено, один из карматских старейшин, так называемых "даисов», по имени Абдалла, выдававший себя за правнука Али – мужа Фатимы, дочери пророка Мухаммеда - бежал в Египет, где ему сопутствовал такой успех, что он, захватив власть, смог основать там династию Измаилитов, или Фатимидов, властвовавшую с 909 по 1171 год и свергнутую султаном Саладином. Измаилитские сектанты, возведя этого первого Фатимида на египетский престол, превратили его в свое покорное орудие, являясь на протяжении трех с половиной веков истинными хозяевами Египта и Туниса. Они повсюду основывали тайные ложи, под названием "собраний мудрости», в которых имелось девять степеней посвящения. Обучение в ложах велось так, чтобы привести учеников к полнейшему скептицизму. Учение секты измаилитов сводилось к тому, чтобы "ни во что не верить и на все дерзать».

Каирская ложа измаилитов распространяла свое тайное учение при посредстве "даисов» ("великих миссионеров»), имевших под своим началом "рафиков» ("товарищей», "рядовых миссионеров»). "Рафики» и "даисы» наводнили всю Азию. Один из "даисов», Гассан ибн Саббах, основал новую ветвь этой секты – восточных измаилитов, которых и прозвали несколько позднее "ассасинами». Это название произошло от их обычая приводить себя в кровожадный экстаз гашишем и другими наркотиками. В данном случае речь идет о первом (исторически засвидетельствованном) целенаправленном использовании галлюциногенных препаратов с целью массового зомбирования людей. От гашиша соплеменники стали называть их "гашишинами», а "франки»-крестоносцы - искаженным словом "ассасины».

Тайное учение ассасинов сводилось к теории полного нравственного безразличия, вседозволенности и к чистому атеизму. Однако во всей своей полноте оно открывалось лишь ассасинам, достигшим высших степеней посвящения в своей секте, в то время как основная масса их приверженцев, принадлежавших к низшим степеням, посредством туманного мистического вероучения держалась в состоянии беспрекословного, слепого повиновения вышестоящим. Владычество ассасинов опиралось не на обширные земельные владения или огромные массы войск, а на безусловную преданность и фанатическое презрение к смерти массы рядовых приверженцев секты - фидаинов ("борцов-мучеников за веру»). Укрытиями и военными базами им служили отдельные неприступные крепости, разбросанные по Ирану, Ираку и Сирии.

Не открытая война, а тайные убийства упрочили власть этой секты международных террористов, очень скоро возмутившейся даже против фатимидских халифов Египта, чью династию они в свое время привели к власти. Среди жертв ассасинов числились фатимидский халиф Египта Амр ибн Мустали, аббасидские багдадские халифы Мустаршид Билл-л-лах и его сын Рашид, сельджукский султан Ирака Дауд, падишах гурджийцев Гуршасф, падишах Мазандерана Горбаз ибн Али ибн Шахрияр, сын азербайджанского атабека из рода Эльдегезидов Аксонкор Ахмедиль, главный везир сельджукского султана Низам-аль-Мульк, его сыновья Ахмед и Фахр аль-Мульк, везир султана Баркьярука – Абу ль-Фатх, князь Раймунд I Антиохийский, маркграф Конрад Монферратский, старший сын Чингисхана Джучи, или Зучи (а согласно другой версии, как мы уже знаем - средний сын Чингисхана Джагатай, или Чагатай) и многие другие владыки Переднего Востока. Брат Конрада Монферратского, Райнер, сумевший на службе у византийского Императора (Василевса) Мануила I Комнина (предполагаемого адресата упоминавшегося выше послания Пресвитера Иоанна) дослужиться до важнейшего в Восточной Римской Империи титула кесаря и получить в жены сестру Василевса – Марию, платил ассасинам регулярную дань – плату за сохранение жизни.

В лагере римско-германского Императора и короля Иерусалимского Фридриха II Гогенштауфена - при осаде Милана был схвачен посланный убить его ассасин. Сельджукский султан Санджар (по другим версиям – халиф багдадский) отказался от военного похода против ассасинов, обнаружив наутро воткнутый в свое ложе возле подушки кинжал с запиской от Гассана ибн Саббаха следующего содержания: "То, что воткнуто в твое ложе, может быть воткнуто и в твое сердце». Король Английский Ричард Львиное Сердце лишь чудом избежал кинжала ассасина.

Целый ряд ближневосточных правителей был вынужден регулярно вносить ассасинам плату за сохранение собственной жизни. Как и для современных исламистских (и не только!) террористов, для ассасинов были характерны величайшее презрение как к жизни других, так и к своему собственному существованию – презрение, вытекавшее из систематически проповедуемого им учителями "уничтожения всякого страха и всякой надежды». Эти свойства последовательно прививались вождями ассасинов той группе их последователей, которая специально предназначалась для осуществления убийств. При этом во многих случаях использовался и самый грубый обман. Но главное значение имело постоянно и обдуманно проводившееся давление на разум, непреодолимое для кандидатов в фидаины – детей и подраставших юношей, заботливо ограждавшихся от других впечатлений и влияний.

Глава сирийского филиала секты ассасинов, именовавшийся "Горным Старцем», "Стариком с Горы» или "Старцем Горы» ("Горным Шейхом», по-арабски: "Шейх-аль-Джебейль»), имел обширный дворец, расположенный высоко в горах, где и воспитывал похищенных у родителей юношей-фидаинов, считавших себя его сыновьями, в слепом повиновении своей воле. В нужный момент их, по его приказу, усыпляли и переносили в "сады Джиннат» ("райские сады»), где они могли предаваться всевозможным наслаждениям, обещанным Магометом в Коране правоверным мусульманам за гробом. Дивные благовония, самые лучшие вина и яства, мелодичная музыка, красивейшие женщины под видом райских гурий опьяняли чувства юных неофитов, разжигая в их душах сильнейшие страсти.

Засим он вручал им кинжалы и посылал убивать. Дабы втереться в доверие к будущим жертвам, фидаинам дозволялось для виду даже менять веру. Поступая в телохранители государя, обреченного "Старцем Горы» на физическое уничтожение, они, после многолетней верной службы, дослужившись до самых высоких должностей и нередко войдя в число приближенных, пользовавшихся полным доверием "предназначенного к ликвидации объекта», получив соответствующий сигнал, в нужный момент убивали своего подопечного, не боясь при этом смерти – ведь, успев вкусить еще в этой, земной жизни "загробное блаженство», фидаины нисколько не сомневались в том, что рай за гробом, молитвами "Горного Старца», им обеспечен.

О том, насколько слепо ассасины, проникшие в Палестину практически одновременно с первыми крестоносцами и укрепившиеся в сирийских горах, повиновались своим начальникам, наглядно демонстрирует следующий исторический анекдот эпохи Крестовых походов.

Генрих, граф Шампанский и король Иерусалимский, посетил однажды "Горного Старца» в одной из его крепостей, где на каждой башне нес охрану ассасин в белом одеянии. "Государь, - обратился "Горный Старец» к королю Иерусалимскому, - я готов побиться об заклад, что Ваши люди ни за что не сделают для Вас того, что мои люди охотно сделают для меня». Произнеся эти слова, шейх подал знак рукой, и тотчас же двое из несших караул на башнях фидаинов в белых одеяниях бросились вниз и разбились насмерть о камни у основания крепости. Войдя в крепость, король Иерусалимский обратил внимание на торчавшее из стены железное острие. "Я покажу Вам, Государь, как здесь исполняют мою волю, - сказал "Горный Старец». По его знаку несколько ассасинов один за другим бросились на это острие и погибли на глазах короля крестоносцев, который, наконец (хотя этот лихой рубака, уж конечно, не был слабонервной барышней и в своей жизни насмотрелся всякого!), не выдержав этого зрелища, попросил "Горного Старца» прекратить дальнейшие "опыты».

Но, как говорится, "пришли несущие смерть Чингисхана сыны и прекратили эти ассасинские безобразия»...

Татаро-монголы взяли штурмом (а по некоторым сведениям – измором) главную карматскую крепость Аламут ("Орлиное Гнездо»). Ассасинов, под предлогом переписи, согнали в кучу и всех перерезали. Говорят, что при этом погибли тысячи ассасинов. Сына последнего шейха ассасинов ("Горного Старца»), Рукн-эд-Дина (пришедшего к власти, перешагнув через труп родного отца), держали в ставке хана Хулагу, пока монголы, силой или хитростью, не завладели остальными ассасинскими твердынями в Иране, Ираке и Сирии, а затем отправили в ставку Великого хана монголо-татар, но по дороге убили (согласно некоторым источникам, Рукн-эд-Дин все-таки был доставлен в каанскую ставку, однако Великий хан Менгу не пожелал его принять, и отцеубийцу-ассасина прикончили уже на обратном пути).

Следующей целью монгольских завоевателей была столица аббасидских халифов - сказочно богатый город Багдад (название которого означает, в переводе с персидского языка, "Богом данный» или "Дар Бога»), который "сыны Чингисхана» уже пытались взять в 1238 году, но безуспешно. К описываемому времени халифы багдадские практически утратили всякую реальную власть, кроме духовной, над мусульманским миром, выполняя сначала при сельджукских султанах и азербайджанских атабеках, а позднее – при египетских султанах - роль, сравнимую с ролью средневековых японских Микадо-Тэнно при "сёгунах» – носителях реальной власти.

Тем не менее, халиф багдадский Мустасим (подобно папе римскому в Италии) по-прежнему владел своей собственной территорией, защищать которую от татаро-монголов - (к священной войне – "джихаду» или "газавату» - с которыми, как с нечестивыми "Яджуджами и Маджуджами», то есть демоническими "Гогами и Магогами» - предшественниками наступления конца света -, он призвал всех правоверных мусульман) и от поддерживавших татаро-монголов вспомогательных христианских (армянских и грузинских) военных контингентов - даже послом к халифу хан Хулагу направил не монгола и не татарина, а своего союзника - армянского князя! - не решился встать во главе своего собственного войска, попавшего в искусно расставленную татаро-монголами ловушку и практически уничтоженного до последнего человека.

Сам аббасидский халиф – "Тень Бога на Земле» -, не осмелившийся выйти на бой с врагами ислама (к войне с которыми неустанно призывал своих правоверных подданных), был, по приказу хана Хулагу, по одной версии, зашит в мешок и забит до смерти палками; по другой версии - плотно завернут в ковер и затоптан до смерти монгольскими лошадьми; по третьей - привязан к хвостам четырех диких коней и разорван ими на части; по четвертой - брошен живым в огромную полую башню, доверху заполненную пеплом, в котором задохнулся; по пятой (приведенной в книге венецианского купца и путешественника – "земли разведчика» - Марко Поло, много лет служившего каану монголов Хубилаю в далеком Китае и объездившего все татаро-монгольские владения – о нем у нас еще будет подробно рассказано далее) - заточен ханом Хулагу в своей собственной сокровищнице, богатства которой пожалел потратить на наемное войско, достаточное для отражения монгольского нашествия, и уморен голодом среди бесчисленных сокровищ - и все это лишь для того, "чтобы не проливать публично кровь владыки правоверных»! Казнены были и все сыновья халифа. Правоверный (суннитский) исламский мир остался без духовного главы.

В 1261 году султан Египта Бейбарс (поднявшийся на вершину власти выходец из среды воинов не арабского происхождения, известных в "стране пирамид» под именем "мамелюков») пригласил единственного уцелевшего после разорения Багдада монголами Аббасида - дядю (по другой версии - не дядю, а брата, или самозванца, выдававшего себя за такового) убитого монголо-татарами халифа Мустасима - к себе в Каир, где и провозгласил его халифом всех правоверных. С тех пор мамелюкские султаны Египта рассматривали присутствие в египетской столице Каире (Аль-Кахире) аббасидских халифов как гарантию законности своей собственной власти. После разгрома мамелюков и завоевания Египта турками-османами в 1517 году последний аббасидский халиф был вывезен в Стамбул (так турки называли Константинополь), где и отказался от своего халифского титула в пользу турецкого султана Селима I, считавшегося с тех пор (по крайней мере, формально) не только светским, но и духовным владыкой почти всех мусульман мира (придерживающихся суннитского толка ислама). Его власть не признавали только шииты, считавшие своим главой персидского шаха, да уцелевшие измаилиты, считавшие (да и по сей день продолжающие считать) таковым Ага-Хана, потомка последнего "Горного Старца».

Взятие столицы багдадских халифов татаро-монголами вселило страх в сердца всех мусульман тогдашнего мира (кроме, разве что, измаилитов и других шиитов) и радость – в сердца азиатских христиан. Торжествуя, они неустанно восхваляли падение "Второго Вавилона» (так христиане называли Багдад, в отличие от "Первого Вавилона», то есть Каира), и даже величали монголо-татарского хана Хулагу (превратившего дворец казненного им халифа в резиденцию Католикоса-Патриарха несториан) "Вторым Константином», отомстившим врагам Христовым за унижения и слезы христиан. Следует заметить, что к описываемому времени татаро-монголы уже захватили два крупнейших города тогдашней "ойкумены», принадлежавшие мусульманам и не уступавшие по размеру и богатству самому Константинополю - Самарканд и Бухару. Теперь, после падения Багдада, в руках мусульман остались только три сравнимых по размеру и богатству города - Дамаск (в Сирии), Каир (в Египте) и Кордова (в Испании). Все эти города входили в "первую пятерку» мегаполисов, известных тогдашнему христианскому миру, в то время как крупнейшие города "франкской» ("латинской») Европы - Париж, Венеция и даже Первый (Ветхий) Рим на Тибре! - значительно уступали им во всех отношениях, входя, по мнению Л.Н. Гумилева, разве что в "третью десятку»...

Первым среди государств, расположенных на восточном побережья Средиземного моря, в полной мере осознало важность вторжения татаро-монголов на Передний Восток (Левант) для борьбы с исламом армянское христианское царство (королевство), расположенное в Киликии, давно тесно связанное с левантийскими государствами крестоносцев. Царь Хетум (Гетум) Армянский по собственной инициативе отправился с богатыми дарами ко двору каана монголов Менгу. Хетум получил от Менгухана ярлык (жалованную грамоту), утвердивший его во владении Киликийским королевством и одновременно провозгласивший его главным представителем христиан всей Западной Азии. Наряду с гарантией неприкосновенности жизни и имущества населения Киликийского царства, армянскому Царю были выданы татаро-монголами тарханные (охранные) грамоты для церквей и монастырей, освобождавшие их от уплаты налогов и податей. В результате татаро-монгольских "желтых крестоносцев» благословил на Крестовый поход против мусульман не только несторианский Патриарх-Католикос, но и другой Католикос - Патриарх армян-монофизитов.

Попытка армяно-киликийского царя Хетума заключить союз с татаро-монголами, с целью окончательного предотвращения исламской угрозы христианским государствам Переднего Востока, нашла положительный отклик у всех тамошних христиан. Зять царя Хетума, князь Боэмунд Антиохийский, первым из правителей "франкских» государств присоединился к армяно-монгольскому военному союзу. Оба христианских государя со своими войсками (а также православные грузинские воинские контингенты) влились в ряды татаро-монгольской армии вторжения и приняли участие в походе хана Хулагу на мусульман. В качестве награды за верность татаро-монголы возвратили Боэмунду Антиохийскому целый ряд отнятых у него прежде сарацинами городов и замков, в том числе Латакию (Лаодикею), со времен султана Саладина находившуюся под властью мусульман.

Совместный поход христиан (крестоносцев-католиков, армян-монофизитов и православных грузин) в союзе с монголами-несторианами против мусульманской Северной Сирии начался в сентябре 1259 года. После недолгого сопротивления ими был взят город Халеб (Алеппо). В соответствии с монгольской практикой, весь гарнизон и все мусульманское население города были вырезаны (впрочем, согласно некоторым источникам, татаро-монголы, верные своей обычной практике разделять и властвовать, натравливая одну часть своих противников на другую, из мусульман перебили только суннитов, а шиитов пощадили). После алеппской резни по всей магометанской Сирии распространились страх и ужас. Султан Дамаска даже не осмелился защищать свой город от татаро-монголов и в панике бежал в Египет, а перепуганные горожане 1 марта 1260 года без боя (по авторитетному мнению Л.Н. Гумилева – не без боя, а после героического, хотя и непродолжительного, сопротивления) открыли ворота завоевателям. Начиная с 635 года, когда халиф Омар, друг основателя ислама пророка Мухаммеда (Магомета), отвоевал этот город у православной Византийской Империи для мусульман, прошло более шестисот лет, в течение которых ни один христианский государь еще не вступал в Дамаск победителем. Казалось, все татаро-монголы вот-вот примут христианскую веру, как это уже случилось в прошлом с другими воинственными кочевыми народами тюркско-алтайско-монгольского корня - например, венграми (уграми, оногурами, мадьярами), булгарами (праболгарами, протоболгарами) и (в значительной степени) половцами (куманами, кипчаками). Такое знаковое событие, как падение Дамаска, как бы предвещало конец власти ислама над Азией. В Дамаске, как и повсюду в Западной Азии, татаро-монгольское завоевание ознаменовало собой начало восстановление позиций местного христианства. Начавшийся процесс возрождения был, однако, прерван и обращен вспять тремя событиями чрезвычайной важности.

Первым из них была последовавшая в 1259 году внезапная смерть каана монголов Менгу, вторым – военное столкновение между татаро-монголами и мамелюкским Египтом, неудачное для татаро-монголов, третьим - головокружительный взлет египетского военачальника Бейбарса, ставшего в скором времени, перешагнув через труп своего предшественника Котуза, новым султаном "страны пирамид». После падения Дамаска татаро-монголы направили в Каир посланника с требованием беспрекословно подчиниться власти своего Великого хана. Однако султан Котуз, выслушав татаро-монгольского посланника, велел, недолго думая, обезглавить его вместе со свитой "за дерзкие речи, не подобающие послу ко двору великого государя». Незадолго перед тем аналогичный поступок с татаро-монгольским посольством стоил царства и головы куда более могущественному мусульманскому государю, сломившему в свое время в Средней Азии власть сельджуков – Хорезмшаху Мухаммеду (знакомому людям моего поколения, прежде всего, по одному из любимых исторических произведений нашего детства – уже цитировавшемуся нами выше историческому роману В. Яна "Чингиз-Хан»). Отныне война татаро-монголов с последней еще не покорившейся им великой исламской державой стала совершенно неизбежной.

Если бы не внезапная смерть каана Менгу, татаро-монгольская конница, насчитывавшая (по сведениям современников, как всегда, несколько преувеличенным) не меньше ста тысяч сабель, при поддержке крестоносцев-католиков, монофизитского армянского войска, православных грузинских отрядов и практически всех христиан Востока, воспрянувших духом в ожидании скорого крушения господства исламского Полумесяца, в короткий срок захватила бы Египет и подавила там всякое сопротивление власти татаро-монголов. Однако смерть каана всех татаро-монголов в корне изменила ситуацию, и Хулагу отреагировал на нее, как в свое время хан Бату, полководец бывшего каана Угедея и покоритель Восточной Европы. Когда Батухан в 1241 году, опустошив Польшу и Нижнюю Силезию, получил известие о смерти каана Кеке Монгол Улуса в далеком Каракоруме-Харахорине и о созыве курултая (Курултай (курилтай, хурал) – совет ханов всех монголо-татарских племен (созывавшийся, в частности, для выборов нового Верховного хана – каана – Йеке Монгол Улуса) – прим. авт.), он немедленно повернул со своим войском назад в Монголию, чтобы успеть на совете ханов закрепить за свои завоевания за собой и своим родом в качестве удела. Так и Хулагу после смерти Менгухана, также опасаясь за свою власть, с большей частью своих войск отступил на Восток.

Оставшаяся в Сирии часть татаро-монголов, во главе с отважным полководцем Китбугой (найманом, то есть киданем, или кара-китаем, по происхождению), исповедовавшим христианство, сражавшимся под знаменем с изображением Святого Креста (который многие монголы-христиане носили и на шлемах) и повсюду возившим за собой несторианских священников, выступив в так называемый "Желтый Крестовый поход» для освобождения от мусульман Иерусалима, сошлась с мамелюками султана Котуза (которыми командовал его будущий преемник Бейбарс) в битве под Айн-Джалутой (этот топоним означает буквально источник Голиафа - по легенде, именно там филистимский богатырь Голиаф-Джалут был сражен камнем из пращи Давида-Дауда), неподалеку от Наблуса - древнего Сихема (3 сентября 1260 года). Численное превосходство мусульман сыграло на руку мамелюкам. Монгольский военачальник Китбуга был взят сарацинами в плен и, после категорического отказа отречься от Христа, обезглавлен. Вторая битва Бейбарса - уже в качестве султана Египта (за прошедшее время он успел устранить утратившего бдительность Котуза) - с "желтыми крестоносцами», при Хомсе (10 декабря 1260 года), также окончившаяся поражением монголо-татар, лишила их власти над Сирией. Из отрубленных мамелюками голов монгольских батыров Бейбарс велел сложить высокую пирамиду (видимо, в знак уважения к своей новой египетской родине и памятуя о имевшей хождение среди египтян с древнейших времен пословице: "Все на свете боится времени, но время боится пирамид»). Впоследствии, в подражание Бейбарсу, аналогичные пирамиды из отрубленных голов своих побежденных противников возводил в разных частях своей державы отдаленный потомок Чингисхана – другой "Потрясатель Вселенной» (хотя и являвшийся, в отличие своего знаменитого предка, ревностным исповедником суннитской версии ислама) среднеазиатский завоеватель Темир-Аксак-Хан (Тимур, Тамерлан, Тимур-Ленг, Ленк-Тимур то есть "Железный Хромец») (По одной из легенд, Тамерлан (так его преимущественно именовали "франки»), в годы юности был разбит со своим небольшим отрядом врагами (узбеками) и брошен ими в глубокую яму. При этом он сломал ногу. Извлеченный из ямы на свет Божий друзьями, Тамерлан затем хромал всю жизнь (сломанные кости ноги неправильно срослись) и велел оковать себе изувеченную ногу железом (от этого, якобы, и произошло его прозвище – "Железный Хромец») - прим. авт.).

Мамелюки, победе которых способствовали и происходившие во многих случаях нападения рыцарей Ордена Храма (храмовников-тамплиеров) на отдельные татаро-монгольские отряды (чем при этом руководствовались ближневосточные тамплиеры, нам неведомо – возможно, желанием отомстить за гибель своих среднеевропейских собратьев по Ордену в битве с татаро-монголами под Лигницей в 1241 году?), окончательно присоединили Сирию к Египту, что ознаменовало начало конца существования не только "франкских» ("латинских»), но и вообще всех христианских (например, киликийского Армянского Царства и православной Византийской Империи) государств на Переднем Востоке. Впрочем, некоторые современники событий и позднейшие историки высказывали сомнения в справедливости выдвигавшихся против сирийского филиала Ордена тамплиеров обвинений в нападении на татаро-монгольских крестоносцев (в общем контексте приписывания рыцарям Храма тайного сговора с мусульманами и измене делу Креста), поскольку как король Иерусалимский, так и папский престол, которому подчинялся весь Орден тамплиеров в целом, был жизненно заинтересован как раз в скорейшем установлении военно-политического союза с татаро-монголами.

Особенно усердствовал во всевозможных обвинениях по адресу тамплиеров, как изменников христианскому делу и заклятых врагов всех татаро-монголов Л.Н. Гумилев. Правда, он же указывал, что плененный чехами, разбившими татаро-монголов в сражении при Ольмюце (Оломоуце) в 1241 году монгольский предводитель оказался... рыцарем Ордена тамплиеров по имени Питер, то есть, по-нашему, Петр (или, по-монгольски, "Пета»)! А уж советский исторический романист А.К. Югов в своей любимой всеми нами в детстве дилогии "Ратоборцы» раздул данный эпизод до размеров целой зловещий эпической саги о коварном рыцаре-тамплиере Джоне Урдюе Пете, втершемся по поручению Ордена Храма в доверие к золотоордынскому хану Берке и постоянно настраивавшем хана против благоверного князя Александра Невского (пока князь его не придушил). Чему тут верить? Как говорят, "темна вода во облацех...»

В 1287 году ильхан Аргун, татаро-монгольский хан Персидской орды (потомок Чингисхана и Хулагухана), предпринял еще одну попытку заключить военный союз с "франками» против мусульман. Бар Савма, наместник Католикоса-Патриарха несторианской "Церкви Востока», снабженный ярлыком (грамотой) ильхана Аргуна как его полномочный представитель, был направлен в "земли ромеев» - к французскому королю Филиппу IV Красивому, английскому королю Эдуарду I и к папе римскому Николаю IV - с поручением договориться об организации нового Крестового похода с целью вытеснения мусульман из Палестины и Сирии. Попытки создания антимусульманской коалиции между европейским "Христианским миром» и тататро-монголами, известными своим сочувствием христианам, и угроза нового "Желтого Крестового похода» не замедлили вызвать ответную реакцию со стороны мусульман.

Еще в 1281 году, после смерти хана Абагана, право его сына Аргуна на престол ильханов было оспорено братом покойного Абагана, ханом Тегудером, ставшим орудием в руках мусульман. Тегудер принял ислам под именем Ахмеда и воцарился в 1281 году. Он сразу же обрушил репрессии на своих подданных-христиан, как сторонников Аргуна. А в 1291 году, после смерти Аргуна, в Персидской орде разгорелась новая междоусобица, в ходе которой погибли ханы-хулагуиды Гейхату и Байду и правители сменяли друг друга со скоростью разноцветных стеклышек в калейдоскопе. Особенно враждебен христианам был эмир Навруз. Несториан грабили и всячески притесняли, превратив немало христианских храмов в мусульманские мечети (подобно тому, как при хане Хулагу в христианские церкви превращали, окропив их предварительно святой водой, мечети Багдада, Дамаска, Халеба и Хомса). В 1295 году воцарился сын Аргуна, Газанхан (бывший правитель Хорасана), безуспешно пытавшийся нормализовать ситуацию, но вынужденный, в конце концов, принять ислам. Христианская "Церковь Востока», пользовавшаяся дотоле покровительством татаро-монголов, известных своей враждебностью к мусульманам, сама стала объектом их вражды. Так оказался упущенным уникальный исторический шанс...

Если бы татаро-монголам удалось прорваться в Египет, то восточнее Марокко очень скоро не осталось бы крупных исламских государств. Мусульмане Азии были слишком многочисленны, чтобы, при тогдашнем уровне развития техники массового уничтожения (несмотря на имевшийся, в частности, у татаро-монголов, хотя и не только у них, богатый опыт в этой области!), истребленными поголовно, но, потерпев поражение от тататро-монголов, они наверняка утратили бы свое господствующее положение на Востоке навсегда (или, во всяком случае, надолго). Победа христианина Китбуги послужила бы мощным стимулом развития симпатий всех монголов и татар к христианству. Победа мамелюков над монгольско-христианским войском при Айн-Джалуте превратила их Египетский султанат в сильнейшее государство Ближнего Востока на целых два столетия, вплоть до нашествия упоминавшегося выше среднеазиатского завоевателя и отдаленного потомка монгольского "Священного Воителя» - Тимура (Тамерлана, или Темир-Аксак-Хана) и возникновения турецкой Османской (Оттоманской) Империи. Она положила конец влиянию местных азиатских христиан, усилила позиции мусульманской части населения, ослабила позиции его христианской части (павшей жертвой массовых репрессий со стороны воспрянувших духом мусульман), и тем самым побудила осевших в Западной Азии монголо-татар к принятию ислама.

В данной связи нам представляется не лишенным интереса упомянуть эссе французского историка и исследователя эзотерических учений Филипп Паруа, посвященное путешествию венецианских купцов из семейства Поло (наиболее известным представителем которого стал Марко Поло) в Центральную Азию, ко двору каана всех монголов Хубилая, в связи с легендой о таинственном царстве пресвитера Иоанна. По авторитетному мнению Филиппа Паруа, высказанному им впервые в эссе "Путешествие семьи Поло и Царство Пресвитера Иоанна» (Эссе Филиппа Паруа "Путешествие семьи Поло и Царство Пресвитера Иоанна» было впервые опубликовано на французском языке в журнале "La Regle d‘Abraham», № 1. Avril 1996, а на русском – в альманахе "Волшебная Гора» № IX, М., 2004 (в переводе с французского Виктории Ванюшкиной) – прим. авт.), в большинстве исторических исследований Царство Пресвитера Иоанна и личность самого Пресвитера Иоанна нередко сводится к некоему мифу или легенде, или даже к простой выдумке. Однако вопрос об этом Царстве и его Царе-Первосвященнике куда важнее, чем это представляется отдельным исследователям (и отдельными исследователями). С традиционной точки зрения, он обретает еще большую значимость, поскольку связан с проблемой Верховного Центра Управления Миром, о котором говорит Рене Генон в своей книге "Царь Мира». Царство Пресвитера Иоанна - это идея, которая владела средневековым Западом на протяжении XII и XIII вв. и сохранялась в умах вплоть до XVII века. Она получила широкое распространение в средневековой Европе благодаря уже упоминавшемуся выше анонимному сочинению, вошедшему в историю под названием "Письма Пресвитера Иоанна», известному во многих версиях на различных языках. Французский хронист Обри де Труа Фонтен датировал появление этого текста 1166 годом, и писал о нем следующее:

"В те времена Иоанн, Царь Индии, обратился к нескольким христианским государям, к Мануилу, Императору Константинополя (имеется в виду восточно-римский (византийский) Император (Василевс) Мануил I Комнин – самый "западный» из православных "ромейских» Самодержцев (Автократоров) – прим. авт.), и Императору Фридриху (имеется в виду Император (Кайзер) "Священной Римской Империи (германской нации)» Фридрих II Гогенштауфен (Штауфен), прозванный cвоими сторонниками и обожателями (гибеллинами) "чудом мира» (лат.: "ступор мунди», stupor mundi), а своими военно-политическими противниками гвельфами (во главе с папой римским) – "сицилийским султаном» (за терпимое отношение Кайзера Фридриха к мусульманам; гвардия этого римско-германского Императора состояла из пяти тысяч сарацинских конников, для которых он – в самый разгар эпохи Крестовых походов и религиозной нетерпимости! - даже повелел построить мусульманскую мечеть (!) на христианской земле - в итальянском городе Лучеро, в котором его служилые сарацины были расквартированы) прим. авт.), с совершенно удивительными посланиями».

Попробуем, на основании нескольких известных нам версий этого письма, дать характеристику Царю-Первосвященнику и его Царству. Прежде всего, Пресвитер Иоанн был Священником (Sacerdos) и Царем (Rex), то есть объединял две функции, жреческую и царскую, в одних руках. Вдобавок, его Царство по описанию напоминает Рай, поскольку в нем течет райская река. Там имеется бесчисленное множество различных животных, съедобных растений, целебных источников, драгоценных камней. Население Царства живет в богатстве и процветании, в гармонии и совершенной чистоте. Пресвитер Иоанн превосходит всех владык мира добродетелью и могуществом, и его величают "potentia e virtute Dei et Domini nostri Jesus Christus dominus dominantium» (искаж. лат.: "Всемогуществом Божьим и властью Господа нашего Иисуса Христа повелитель повелителей»).

В XIII веке было предпринято связанное с этим Царством путешествие, которое заслуживает того, чтобы взглянуть на него по-новому.

Речь идет о дальних странствиях венецианского купца и в то же время дворянина (обладавшего даже фамильным гербом с изображением трех лазурных галок на золотом поле), а по некоторым данным – "благородного рыцаря» (хотя неизвестно кем и когда посвященного в рыцари) Марко Поло, его отца и дяди. Поначалу именно Николо, отец Марко - и брат Николо Поло - Маттео (или Маффео) Поло - отправились в путешествие в далекую Азию. Это первое дальнее странствие началось в 1261 году. В 1271 году к своему отцу и дяде присоединился молодой Марко Поло. В 1295 году, спустя приблизительно двадцать четыре года, все три представителя семейства Поло целыми и невредимыми вернулись в Венецию. В 1271 году, когда Поло отправились в свое путешествие, бескрайняя Монгольская Империя простиралась от русских границ до китайского моря. Эта Империя к описываемому времени была формально единой, представляя собой в действительности своеобразную федерацию, состоявшую из четырех царств, или ханств:

1)Персидского ханства (Персидской Орды – государства ильханов-хулагуидов),

2)ханства Золотой Орды (основанного внуком Чингисхана – ханом Батыем, или Батуханом – и расположенного в Поволжье, на юге нынешней России),

3)Туркестанского ханства (Джагатайского, или Чагатайского улуса) и

4)Китайского ханства (Империи Юань).

Владыкой последнего ханства, которому в описываемое время подчинялись все остальные, был Великий хан (каан) Пекина-Ханбалыка Хубилай (Кубилай, Кубилайхан, Кублахан или Кублайхан).

Первое путешествие Маттео и Николо Поло (1261-1265) представляет для нас особый интерес. Прежде всего, стоит обратить внимание на то, что избранный ими маршрут пролегал далеко на север от китайского торгового пути. Поначалу они направились в сторону Булгара на Волге, в новый город Сарай, основанный монгольским ханом Берке, затем двинулись на юг в персидский город Бухару (основанный в глубокой древности на месте буддийского монастыря – "бихары» или "вихары» - и входящий ныне в состав Узбекистана). Там венецианские любители дальних странствий оставались целых три года, занимаясь неизвестно чем (во всяком случае, до нас никаких сведений о цели их пребывания в далекой Бухаре не дошло). И, наконец, объявились у Великого хана!

Удивительной кажется и продолжительность этого путешествия - целых пять лет, затраченных венецианцами на путь, который, согласно торговым путеводителям того времени, караван с вьючными повозками и животными преодолевал самое большее за десять месяцев. Имеет смысл упомянуть и необычную просьбу, с которой каан Хубилай обратился к братьям Поло, попросив их привезти ему... лампадное масло с Иерусалимского Святого Гроба Господня.

Верные взятым на себя обязательствам, братья Поло, по возвращении на Запад, встретившись с папским легатом Гильомом д'Ажаном в Акре и узнав о кончине папы римского Климента, отправились сначала в Венецию, а затем в паломничество в Иерусалим, откуда вернулись с маслом от лампады от Гроба Господня. Перейдем теперь к великому путешествию, совершенному Марко, Николо и Маттео (1271-1295), которое привело их в Пекин (Ханбалык, Кабалык, Камбалу), ко двору каана Хубилая. В этом случае они также почему-то избрали сложный маршрут, пролегавший через горы и пустыни; причины этого выбора так и остались неизвестными.

Прибыв в каанский стольный град Пекин, Марко Поло и его родственники на протяжении почти двадцати лет служили крупными чиновниками Империи Юань, "missi dominici», в обязанности которых входил надзор за предствителями местной администрации (губернаторами провинций) монгольско-китайской державы Хубилая. Новая миссия, доверенная им кааном Хубилаем, заставила их вновь отправиться на Запад. Венецианцам было поручено сопровождать шестнадцатилетнюю принцессу Кокачин ко двору упоминавшегося нами выше персидского ильхана (хана-хулагуида) Аргуна для заключения брака, что должно было укрепить влияние каана Хубилая на Персидскую орду. Они отправились морским путем из Индии в Ормуз. Выполнив задание, неугомонные венецианцы двинулись в портовый город Трапезунд (Требизон, Трабзон), расположенный на южном берегу Черного моря (являвшийся столицей отдельной, находившейся под правлением потомков византийской Императорской династии Комнинов – или, как они сами без ложной скромности именовали себя – "Великих Комнинов»! - православной греко-кафолической Империи, отделившейся от Восточной Римской Империи после взятия "франками» Константинополя в 1204 году, и с тех пор зависимой не от Царьграда, а от православного Грузинского Царства), затем в Константинополь (столицу восстановленной, хотя и в сильно урезанном виде Византийской Империи под скипетром новой династии Палеологов – или, как их именовали древнерусские летописцы и книжники, "Ветхословцев») и, наконец, в 1295 году прибыли в родную Венецию. Пока Поло путешествовали, в далеком Ханбалыке скончался каан Хубилай. Здесь нам представляется важным подчеркнуть, что маршрут обратного путешествия на Запад, предпринятое братьями Поло через Азию, также отклонялось от Шелкового пути, которым обычно двигались не только венецианские, но и другие итальянские (да и не только итальянские) купцы.

Книга Марко Поло "О разнообразии мира» (чаще всего упоминаемая в русскоязычной литературе под названием "Книга» или "Книга Марко Поло», от более полного названия "Книга чудес света») представляет собой нечто большее, нежели простой сборник воспоминаний предприимчивого путешественника-коммерсанта (хотя в ней подробно перечисляются географическое положение тех или иных населенных пунктов и стран, расстояния между ними и товары, которыми они богаты). В действительности, речь идет не просто о путевых записках венецианского купца, а о коллективном сочинении, написанном в соавторстве со специалистом по рыцарским романам Рустичелло ди Пиза (известного также под именем Рустичиано, или Рустичано, Пизанского). Довольно сложно разобраться, что в этой книге принадлежит перу одного автора, а что - другого. Рустичелло ди Пиза был высокообразованным по тем временам человеком (в то время как Марко Поло таковым, очевидно, не являлся и, по некоторым данным, не знал даже латыни – языка всех ученых людей тогдашнего западной половины христианской ойкумены) жил при дворе английского короля Эдуарда I. Предполагается, что Рустичиано Пизанский был посвящен в рыцари (возможно, еще до своего прибытия в Англию) и, вместе с другими, англо-нормандскими, рыцарями сопровождал короля в его Крестовом походе в Святую Землю, который продолжался с 1271 по 1273 год. Несмотря на некоторую неправдоподобность этой гипотезы, историки в целом допускают, что встреча Марко Поло и Рустичелло ди Пиза была случайной и произошла в период пребывания их обоих в генуэзском плену в 1298 году (Марко Поло, после возвращения в Венецию, был назначен "комитом», то есть капитаном венецианского военного корабля и пленен давними соперниками Венеции – генуэзцами – в морском сражении; обычно считается, что Марко, сидя вместе с Рустичелло в генуэзской тюрьме, надиктовал ему свои воспоминания, которые и легли в основу "Книги о разнообразии мира», хотя условия пребывания в тогдашних – впрочем, не только генуэзских! – тюрьмах, мягко говоря, не слишком-то способствовали столь высокоинтеллектуальному труду).

Как бы то ни было, можно с уверенностью утверждать, что "Книга о разнообразии мира» была написана не в 1295 году, сразу же по возвращении Марко в Венецию, но после его знакомства с Рустичелло, которое состоялось около 1299 года (в генуэзской ли тюрьме или где бы то ни было еще, сказать в нстоящее время, к сожалению, не представляется возможным). В более поздней традиции обнаруживается третья, также крайне любопытная, фигура генуэзского математика, астронома, астролога, космографа, великого путешественника, долгое время прожившего в Неаполе среди приближенных Робера д' Анжу (Роберта Анжуйского), Андало ди Негро, который участвовал вместе с Марко в переиздании его книги. После возвращения Поло в Европу и окончания написания книги "О разнообразии мира», мы практически больше ничего не слышим о Марко вплоть до его смерти в Венеции в 1324 году в возрасте семидесяти лет. Так в общих чертах выглядит традиционная версия истории путешествий Марко Поло.

Итак, учитывая обстановку конца XIII века, когда одновременно происходит утрата "франками» ("латинянами») Святой Земли и вторжение татаро-монголов в исламский мир; когда Багдадский Халифат, Византия и "Священная Римская Империя германской нации» клонятся к закату; когда сходит с исторической арены (и уходит в глубокое подполье) Орден храмовников-тамплиеров, можно сказать, что путешествие Поло занимает особое, центральное положение как во времени (в период между концом Средневековьея и началом Возрождения), так и в пространстве (между Западом и Востоком). Существует множество вопросов, связанных с этим путешествием, и одним из наиболее интересных для нас является вопрос о его причинах. Почему венецианцы Поло странствовали втроем? Почему, занимая видные должности при пекинском дворе каана Хубилая, Поло предпочли вернуться в Венецию и вести там довольно скромную жизнь сугубо частных лиц (если не считать кратковременную службу Марко Поло на командной должности в военном флоте Венецианской республики)? Что заставило Поло выбрать для своего путешествия столь странный и необычный маршрут, в обход Шелкового пути? Почему Марко Поло взял в соавторы Рустичелло ди Пиза? Почему, судя по "Книге о разнообразии мира», было столь велико влияние тибетцев в окружении каана Хубилая? Какую роль играли несториане, также принадлежавшие к ближайшему окружению этого, несомненно, самого могущественного, в описываемое время потомка "Потрясателя Вселенной» Чингисхана? В чем причины интереса каана Хубилая к Святой Земле и Иерусалиму? Почему в "Божественной Комедии» Данте Алигьери мы находим намек на этого Великого Хана? Почему поэт-миннезингер Вольфрам фон Эшенбах, автор знаменитого "Парцифаля», в своей другой поэме - "Титурель» - помещает Святой Грааль рядом с Царством Пресвитера Иоанна, в некоей части Индии?

На все эти вопросы можно попытаться найти ответ, если мы рассмотрим следующую гипотезу. Похоже, одновременно с исчезновением Иерусалимского королевства "франков» зарождается другой великий проект создания величайшей Империи мира - монгольской Империи каана Хубилая. В этом замысле можно увидеть попытку создания Всемирной Империи по образцу "Синархии», описанной Сент-Ивом д' Альвейдром в его сочинениях. Помимо всемирного характера этой Империи, имеет смысл обратить внимание на ее подчиненность единому верховному принципу, исходящему от Верховного Центра, как незыблемого гаранта Изначальной Традиции. Можно предположить, что исчезновение Иерусалимского центра сопровождалось физическим исчезновением тамплиеров - хранителей Святой Земли - и, следовательно, свидетельствовало о деятельности представителей связанной с храмовниками Западной Традиции. Если мы последуем за "тамплиерами» ("темплейзами») Вольфрама фон Эшенбаха в поэме "Титурель» и в поэме "Новый Титурель» последователя Эшенбаха - Альбрехта фон Шар(п)фенберга, то окажется, что Святой Грааль нашел прибежище где-то в Индии, рядом с Царством Пресвитера Иоанна. Следовательно, происходит перемещение из Иерусалимского центра в центр, расположенный в Азии, элементов, необходимых для функционирования Верховного Центра управления миром.

Таким образом, мы можем выдвинуть следующую гипотезу: представители Западной Традиции дали троим Поло двойное задание. Во-первых, перевезти "Грааль» (что бы собой ни представляла эта святыня) из Иерусалима в глубины Азии, и, во-вторых, стать помощниками и наставниками каана Хубилая в деле создания его Всемирной Империи. В этом случае путешествие Поло следует трактовать следующим образом: начиная с 1260 года, высшие иерархи Ордена тамплиеров осознали, что Святая Земля и Иерусалимское королевство "франков» обречены на исчезновение, и что они должны способствовать возникновению нового Центра управления миром, расположенным в глубинах Азии. Этот новый Центр должен был оказать влияние на формирование новой Азиатской (а потенциально - Всемирной) Империи. Новый Центр располагался отчасти на территории Монголии, отчасти - на территории Тибета. Целью первого путешествия, предпринятого Маттео и Николо Поло, было установление связей с Азиатским Центром и с кааном Хубилаем. Заключительная миссия венецианцев началась в 1271 году, когда они снова отправились в путешествие из Иерусалима в Азию. Около 1290 года, по неизвестным причинам, возможно, связанным с деградацией каана Хубилая (в "Книге» Марко Поло содержатся сведения о прогрессирующем одряхлении Великого хана – возможно, в результате медленно действующего яда) произошел разрыв между ним и этим Центром, что, в результате, привело к краху его Империю Юань. Трое Поло, чья миссия была завершена, вернулись на Запад, где жили в тени, с целью сохранения тайны. Марко Поло с помощью Рустичелло ди Пиза – сочинителя рыцарских романов, связанных с циклом легенд о Граале - изложил свои воспоминания в книге "О разнообразии мира или книга чудес света», ставшей в некотором смысле его духовным завещанием, в котором он в скрытой, зашифрованной форме оставил отчет о своем оккультном (по сути) путешествии.

Приведем в поддержку данной гипотезы, впервые сформулированной Филиппом Паруа, несколько фактов, подтверждающих вселенский, по замыслу, характер Империи Юань каана Хубилая. В 1257 году Империя Великого хана, в силу своей истории и бескрайних размеров, представляла собой своего рода плавильный тигель, в котором сосуществовали почти все религии того времени - монгольский шаманизм, несторианство (мать каана Хубилая, как мы знаем, была христианкой несторианского толка), монофизитство, армянский вариант христианства, Православие, маздеизм (зороастризм), манихейство, ислам, конфуцианство, даосизм, китайский и тибетский буддизм, митраизм (именно древним арийским митраизмом является, по авторитетному мнению Л.Н. Гумилева, занесенная в древний Тибет иранцем Шенрабом так называемая "религия свастики» - "черная вера», известная также под названием "синей веры», "бон», или "бон-по»).

В окружении Великого хана входило около сорока китайских, буддистских, тибетских, мусульманских и христианских советников, типа того же Марко Поло или его отца и дяди. Имя, которое каан Хубилайхан намеревался дать своей Империи (в китайской традиции – династии), звучало как "Юань», что, как мы уже знаем, означает "Корень». В "Ицзин» (древнекитайской "Книге Перемен») это пятьдесят девятая гексаграмма, имеющая следующее значение: "За раздроблением следует собирание рассеянного». Но есть и другой, крайне интересный факт, до некоторой степени подтверждающий связь Империи Юань каана Хубилая с Традицией. Мы имеем в виду одну из глав книги Марко Поло "О разнообразии мира», которая озаглавлена: "Двенадцать баронов, управляющих делами Великого Хана». Таким образом, во главе претендовавшей на "всемирность», или даже "вселенскость», Империи Юань каана Хубилая стоял совет из Двенадцати Великих (как у Сент-Ива д'Альвейдра)!

Отметим также, что монгольский алфавит, удобный также для передачи звуков китайского языка и других языков, введенный кааном Хубилаем в империи Юань ("государственное письмо»), был создан тибетским ламой, главой буддийской секты Саскья (в отличие от предыдущего монгольского алфавита, разработанного не тибетским ламой, а христианином-уйгуром несторианской конфессии, на основе сирийского алфавита), как если бы до начала вселенской миссии Хубилая монголы и покоренные ими народы не нуждались в единой письменности! Итак, вселенский характер проекта "Империя Юань» и гипотеза о венецианцах Поло как о посланниках Западной Традиции ко двору каана Хубилая позволяет нам сделать довольно любопытные выводы, а также дать более логичное объяснение их действиям. Во-первых, члены семьи Поло должны были обладать определенной "квалификацией», необходимой для выполнения полученного ими секретного задания. Во-вторых, перед нами встает вопрос о типе полученного ими "посвящения» ("инициации»). Не имея сегодня возможности ответить на этот вопрос, отметим лишь, что для венецианца того времени имелось немало возможностей установить связи с тамплиерами и с Тевтонским Орденом (в 1291 году, после падения Акры, Орден храмовников и Орден госпитальеров перебрались на Кипр, а Тевтонский Орден - в Венецию). Кроме того, укажем на их связи с папой римским, а также на их частые сношения с монашеским Орденом францисканцев (двое братьев-францисканцев сопровождали их в начале великого путешествия и расстались с ними в Акре, пересев на личный корабль магистра Ордена Храма, на борт которого, естественно, не взяли бы первого встречного) (В данной связи любопытно еще раз отметить, что другие посланцы христианского запада ко двору татаро-монгольского каана (правда, еще не Хубилая, а Менгу) – Иоанн ди Плано Карпини и Гильом де Рубрук (Рюисбрэк, Рубруквис) - также были монахами духовного Ордена францисканцев (миноритов) – прим. авт.).

Возможно также, что в XIII веке на Западе существовали и другие инициатические (посвятительные) пути, отличные как от ремесленных (цеховых), так и от внешних рыцарских посвящений. Как бы то ни было, Марко Поло и его родственники, скорее всего, проникли в Царство Пресвитера Иоанна и встретились с самим Иоанном. Этим мы хотим сказать, что они установили связи с Верховным Центром управления миром. Мы думаем, что, если Марко в своей книге превращает Пресвитера Иоанна в монгола-христианина, вассала Чингисхана, то он, тем самым, хочет показать, что могущественный потомок Чингисхана - каан Хубилай - пошел против своего высшего предназначения, совершив некую инверсию доверенной ему миссии. Другие сюжеты, затронутые в книге "О разнообразии мира...» - такие, как упоминание мощей Святого апостола Фомы; глава, посвященная святым царям-волхвам (магам); описание Сухого Древа, знаменующего границу между земным и потусторонним миром, также напрямую связаны с Царством Пресвитера Иоанна. Еще более удивительным представляется тот факт, что в конце XIII века это Царство является, так сказать, реально действующим в человеческой истории. Теперь, с учетом сказанного, необходимо попытаться определить эту реальность - Царство Пресвитера Иоанна есть не что иное, как видение и восприятие Центра Мира, свойственное христианской традиции. Другим примером аналогичного восприятия этой реальности в описываемую эпоху была Империя Грааля (и короля Артура), которую также уподобляли земному Раю... Означает ли это, что разные традиции воспринимали одну и ту же фундаментальную реальность аналогичным, хотя и различным, образом? Ответ: да. Многие традиции - такие, как иудаизм, ислам, тибетский буддизм, также ставили вопрос о Верховном Центре управления миром. Следует сказать, что эта идея Мирового Центра, временного и вневременного, материального и духовного одновременно, на вершине которого стоит одновременно Единый и Троичный Принцип, образующий вселенский инициатический Полюс, крайне сложна для восприятия и осознания. Тем не менее, она существует повсеместно, в чем можно убедиться, при ближайшем рассмотрении. Представление об этом Царстве существует и в иудаизме, и в исламе, где этот Полюс ассоциируется с Метатроном-Енохом (в иудаизме)-Идрисом (в исламе). В христианской традиции данная идея получила иное развитие, что привело, например, к уподоблению Пресвитера Иоанна упоминаемому как в Ветхом, так и в Новом Завете Царю Мира (Царю Салима; "Салим» означает по-древнееврейски "Мир») Мелхиседеку. Таким образом, можно сказать, что Царство Пресвитера Иоанна вечно присутствует в мире, здесь и сейчас, не как феномен средневекового воображения, но как реальность, ставшая незримой для наших современных глаз, которую предстоит завоевать тем, кто достаточно отважен, чтобы отправиться на его поиски.

А "кандидатура» Империи каана Хубилая "не прошла отбор на звание Вселенского Царства и Мирового Центра», как мы увидим, из-за неудачи предпринятой ею двукратной попытки покорить самурайскую Японию!

Как же это произошло?

В 1259 году монголо-татарский Великий хан Хубилай, внук "Священного Воителя» и "Покорителя мира» Темуджина-Чингисхана-, стал Императором Китая (первоначально – только Северного), а в 1264 году столица всей Великой Монгольской Державы была перенесена из Каракорума-Харахорина в Пекин (Ханбалык, Камбалу). Подражая своим китайским предшественникам, каан Хубилай в 1271 году, как уже упоминалось выше, назвал свою державу Империей Юань (по-китайски: "Юаньчао», по-монгольски: "Иха Юан Улус») (В китайской исторической традиции Империя Юань именуется "династией Юань» и считается одной из китайских Императорских династий (многие из которых - например, табгачская, киданьская или чжурчжэньская - были изначально не китайского, или не ханьского, происхождения, но достаточно быстро окитаились) – прим. авт.). Сильный и энергичный монголо-татаро-китайский верховный правитель стремился распространить свои власть и влияние на весь Дальний Восток. В частности, он оказывал мощное давление на государство Корё (Корею), традиционно зависимое от Китайской Империи (какая бы династия этой Империей ни правила – ханьская, табгачская, киданьская, чжурчжэньская или монгольская по происхождению). Наследный принц Корё был увезен в Ханбалык, вспыхнувшие в Корее бунты против власти татаро-монгольских завоевателей были жестоко подавлены, на Корё была наложена тяжелая дань. При каане Хубилае корейский "ван» (титул китайского происхождения, означающий, как уже указывалось выше, "князь царствующего дома», "король» или "царь») Вунчжон (Вончжон) никак не мог чувствовать себя самостоятельным. Он послушно выполнял высочайшую волю монгольского Императора Китая, постоянно ощущая на себе пристальное внимание татаро-монгольских уполномоченных, посланных в Корею следить за тем, как исполняются там приказы каана Хубилая. Кроме того, при дворе самого Хубилая имелись враги корейского "вана», использовавшие против Вунчжона даже наималейшие допущенные тем политические промахи. Несмотря на внешнюю независимость, Корея служила инструментом в политической игре северокитайского татаро-монгольского Императора (Южным Китаем, еще не покоренным в описываемое время окончательно монголами, еще правил Император из китайской – "ханьской» - династии Сун – или, точнее, династии Южная Сун), что было наглядно продемонстрировано дальнейшими событиями.

Вот с каким грозным противником - правителем единственной сверхдержавы тогдашнего мира - предстояло столкнуться японским "боевых холопам» в недалеком будущем.

Корея издавна имела важное геополитическое значение для континентального Китая. Именно через корейскую террторию можно было кратчайшим путем попасть в Японию (Чипунгу, Чипангу, Ципангу или Зипангу) (В разных списках "Книги о разнообразии мира» Марко Поло встречаются различные варианты этого искаженного названия Японии – Чипунгу, Зипунго, Чипингу, Жипунго, Сипангу; в латинском переводе "Книги» - Симпагу. Вероятно, все они восходят к китайскому названию Японии – "Жибэнь-го» (от японского названия Страны Восходящего Солнца – Нихон, или Ниппон, и от слова "го» - "держава», "империя», "государство»). Иногда этим именем европейцы называли и главный остров Японского архипелага – Хондо, или Хонсю. – прим. авт.), ведь ближайший из Японских островов находился всего в ста милях от южной оконечности Кореи. Однако монголы – непревзойденные воины на суше, ничего не смыслили в мореплавании. Для того, чтобы попасть в Страну Восходящего Солнца, они нуждались в корейских (как, впрочем, и китайских) моряках и кораблях.

Благодаря постоянно существовавшим у них, несмотря на периодически наступавшие периоды враждебности, торговым контактам с Кореей и с южнокитайской империей Сун (в период, предшествовавший монгольскому завоеванию, собственно Китай - не считая китаизированное тангутское государство Си-Ся, был разделен на две враждовавшие между собой Империи – северную Империю Цзинь и Южную Империю Сун) японцы знали о возвышении татаро-монголов и об образовании Юаньской Империи в покоренном "несущими смерть Чингисхана сынами» Китае (и в покоренной ими же Корее) во главе с Великим ханом Хубилаем. Для находившихся в изоляции и плохо информированных островитян татаро-монголы были всего лишь очередными континентальными "варварами», чьи амбиции не имели к "божественным сынам Ямато» никакого отношения. Им, похоже, и не приходило в голову, что эти новые "варвары» могли представлять смертельную опасность для Японии.

О якобы имевшихся в Японии необычайных богатствах в те времена ходили легенды, что подтверждает, между прочим, и упоминавшийся выше венецианский путешественник Марко Поло, проживший много лет при дворе каана Хубилая и даже назначенный последним губернатором одной из провинций юаньского Китая. В своей "Книге о разнообразии мира» Марко Поло писал об "острове Чипунгу» следующее:

"Остров Чипунгу на востоке, в открытом море; до него от материка тысяча пятьсот миль (Вопрос о том, насколько сильно Марко Поло преувеличивал расстояние от Азиатского материка до Японии, не может быть сегодня однозначно разрешен, поскольку неизвестно, о каких именно "милях» идет речь, и от какого именно пункта материка до какой именно части Японии венецианец определяет расстояние. – прим. авт.).

Остров очень велик: жители белы, красивы и учтивы; они идолопоклонники, независимы, никому не подчиняются. Золота, скажу вам, у них великое обилие; чрезвычайно много его тут, и не вывозят его отсюда; с материка ни купцы, да и никто не приходит сюда (В одном из вариантов "Книги о разнообразии мира» Марко Поло в этом месте сказано: "Немного купцов посещают эту страну, так как она находится далеко от материка» - прим. авт.), оттого-то золота у них, как я вам говорил, очень много (В одном из вариантов "Книги о разнообразии мира» Марко Поло сказано: "И царь не позволяет вывозить его». Вообще следует заметить, что слухи о баснословном богатстве Японии – крайне преувеличенные – сыграли заметную роль в истории Великих географических открытий. Еще до Марко Поло они распространялись арабскими географами – например, Идриси (XII век), а после Марко Поло – западноевропейскими "космографами» XV века – например, одним из вдохновителей считающегося по сей день (хотя и не вполне справедливо) первооткрывателем Америки генуэзского мореплавателя на испанской службе Христофора Колумба (открывшего Америку, стремясь дойти морским путем не до Индии. как принято считать, а до "Чипунгу»!) – Паоло Тосканелли. В XVI-XVII вв. подобные слухи распространялись как португальцами (авантюристами вроде Мануэлем Пинту), так и их завистливыми западноевропейскими конкурентами (в первую очередь – голландцами); последние, например, утверждали, будто португальцы в начале XVII века ежегодно вывозили из Японии до шестисот бочек золота. Этим слухам верили, по крайней мере, до середины XIX века, когда некоторые японские порты были насильственно открыты американцами для внешней торговли. – прим. авт.).

Опишу вам теперь диковинный дворец здешнего царя. Сказать по правде, дворец здесь большой, и крыт чистым золотом (В одном из вариантов "Книги о разнообразии мира» Марко Поло сказано: "массивными плитами» - прим. авт.), так же точно, как у нас свинцом крыты дома и церкви. Стоит это дорого – и не счесть! Полы в покоях, а их тут много, покрыты также чистым золотом, пальца два в толщину, и все во дворце, и залы, и окна покрыты золотыми украшениями.

Дворец этот, скажу вам, безмерное богатство, и диво будет, если кто скажет вам, чего он стоит!

Жемчугу тут обилие; он розовый и очень красив, круглый, крупный; дорог он так же, как белый (В одном из вариантов "Книги о разнообразии мира» Марко Поло сказано: "На этом острове одних людей после смерти хоронят, других сжигают. Но тем, кого хоронят, кладут в рот одну из тех жемчужин: таков у них обычай». В действительности Япония никогда не отличалась особым обилием жемчуга - по сравнению, например, с Бахрейном или островом Цейлон (Шри Ланка). Тем не менее, в Японии, вне всякого сомнения, издавна добывалось большое количество жемчуга, в том числе розового, особенно (а не только "наравне с белым», как утверждал в своей "Книге» Марко Поло!) ценившегося в описываемое время на рынках предметов роскоши Востока и Запада. – прим. авт.). Есть у них и другие драгоценные камни. Богатый остров и не перечесть его богатства».

Похоже, при дворе каана Хубилая и вправду судачили о том, что в Чипунгу крыши всех домов сделаны из чистого золота, а драгоценные каменья буквально валяются под ногами. Естественно, слухи о баснословных богатствах островного государства не миновали ушей монгольско-китайского Императора. С 1265 года его военачальники (при личном участии самого каана) начали разработку плана операции, направленной на подчинение Японии власти Чингисидов. Уже через год Великий хан Хубилай перешел к конкретным действиям, приказав своему вассалу - корейскому "вану» - оказать всяческое содействие направлению двух послов Империи Юань в Японию. "Ван» Вунчжон с готовностью (а что ему еще оставалось делать?) предоставил монголо-китайским послам свои корабли, однако внезапный шторм помешал послам добраться до цели, и они ни с чем возвратились в Ханбалык.

В 1268 году Великий хан Хубилай отправил в Чипунгу новое посольство на корейских кораблях. На этот раз послы монголо-китайского каана благополучно достигли берегов Японского архипелага.

Как нам уже известно, в описываемое время верховная власть в Стране Восходящего Солнца формально принадлежала "сёгуну». Официально продолжал властвовать Тэнно, резиденция которого находилась в Киото, однако вот уже сто лет реальная власть была в руках ставки-"бакуфу» очередного "сёгуна» с резиденцией в Камакуре. Правда, к описываемому времени и сам "сёгун» правил всего лишь номинально. Уже несколько десятилетий, с 1213 года, "сёгун» был фактически отстранен от власти, и вместо него Японией правил упоминавшийся нами выше регент при "сёгуне» - "сиккэн» - реально возглавлявший "сёгунское» правительство. Ко времени монголо-татаро-китайско-корейского нашествия под знаменами и бунчуками династии Юань на Японию шестым по счету "сиккэном», фактически возглавлявшим "бакуфу», был юный Ходзё Токимунэ (1251-1284). Именно ему выпала честь отвести от Страны Восходящего Солнца татаро-монгольско-китайско-корейскую угрозу – величайшую опасность, когда-либо угрожавшую Японии, вплоть до 1945 года.

Когда юаньские послы высадились на побережье Кюсю – ближайшего к Корее крупного японского острова - их поселили в столице этого острова – Дадзайфу. Японцы приняли послов "варварского» каана Хубилая довольно прохладно, не оказав надлежащего уважения их рангу, и не позволив им проследовать дальше ни в Императорскую столицу Киото, ни в столицу "бакуфу» Камакуру. В Дадзайфу располагалось региональное правительство, управлявшее провинциями, расположенными на островах Цусима, Ики и Кюсю. Эта область, удаленная как от Императорской, так и от "сёгунской» (а фактически – "сиккэнской») столицы, была исключительно важна для обороны державы Ямато, и потому контролировалась высокопоставленным государственным чиновником, наделенным исключительными полномочиями и обладавшим как властью гражданского губернатора, так и властью губернатора военного ("сюго»). Тем не менее, основная функция этого вельможи была военной – он отвечал, прежде всего, за обеспечение западных рубежей обороны Страны Восходящего Солнца.

Губернатор Дадзайфу незамедлительно переслал привезенное юаньцами послание каана Хубилая в Камакуру. Письмо было адресовано "вану» (согласно китайской официальной терминологии, как мы уже знаем - "князю царствующего дома», "царю», или "королю», но уж никак не Императору, что само по себе уже должно было восприниматься Божественным Тэнно державы Ямато и его двором как неслыханное оскорбление!) Японии» и выдержано в весьма надменном тоне. В нем юаньский Император предлагал японцам признать верховную власть Хубилая и перейти под "покровительство» Империи Юань. Однако между строк явственно читалось стремление Хубилая превратить державу Ямато в покорного вассала Империи Юань. В "бакуфу» внимательно ознакомились с документом и передали его на рассмотрение Божественному Тэнно. Хотя право на окончательное решение принадлежало "бакуфу», с формальной точки зрения возглавлявший это "палаточное правительство» – от имени "сёгуна» – "сиккэн» был обязан проконсультироваться с Божественным Императором Страны Восходящего Солнца.

Следует честно признаться, что при дворе Божественного Тэнно (где, в отличие от "бакуфу», царил не суровый воинский дух, а утонченный дух древней аристократической культуры, чуждый какой бы то ни было воинственности) послание "варварского» каана Хубилая вызвало настоящий переполох. Через некоторое время Императорский двор в Киото составил "континентальному варвару» ответ, который можно было, при желании (а такое желание у татаро-монголо-китайского каана наверняка имелось!) истолковать как готовность Японии к определенным компромиссам. Но проявление подобной "мягкотелости» совершенно не устраивало "бакуфу», занимавшее куда более жесткую позицию, и потому юаньских послов отправили обратно, не дав им никакого ответа.

Великий хан Хубилай был вне себя от ярости – он не привык, чтобы с его послами обращались столь непочтительно. Каан известил своего вассала - корейского "вана» - о своем твердом намерении завоевать Японию и потребовал от правителя Кореи предоставить с этой целью ни много ни мало - тысячу кораблей и сорок тысяч воинов, необходимых для военно-морской экспедиции в Чипунгу. Не вполне доверяя своему корейскому вассалу, каан направил в Корё своих особых представителей с поручением проследить за неукоснительным выполнением приказа.

Видимо, в глубине души татаро-монгольский Император Китая так и не мог поверить, что какие-то японцы посмели оставить его послов без ответа, и потому в сентябре 1271 года отправил в Чипунгу новое посольство, с более грозным посланием, в котором требовал от строптивой Японии уже не простого "признания покровительства» Империи Юань, а полного и беспрекословного подчинения. Этих послов самураи также не допустили в столицу, а послание каана Хубилая осталось без ответа (хотя и дошло до адресата).

Сознавая, что теперь следует готовиться к наихудшему варианту развития событий, "бакуфу» распорядилось незамедлительно усилить береговые укрепления на острове Кюсю и приказало вассалам-"даймё» из западных провинций, пребывавшим при "сёгунской» (а фактически, как нам уже известно, – "сиккэнской») ставке в Камакуре, вернуться в свои владения и подготовить их к обороне от внешней угрозы. В апреле 1268 года новым "сиккэном» с резиденцией в Камакуре стал упоминавшийся нами выше восемнадцатилетний самурай Ходзё Токимунэ, сменивший на этом посту предыдущего "сиккэна» – шестидесятилетнего Масамуру, ставшего соправителем ("рэнсё»), посвятив свои военные таланты планированию стратегии обороны Японских островов перед лицом казавшегося неминуемым вторжения "варваров». "Сиккэн» Токимунэ, несмотря на свою молодость, пользовался среди самураев репутацией чрезвычайно мудрого, осмотрительного и сдержанного человека, ни разу в своей жизни не обнажившего меч необдуманно или в порыве гнева (пока, как мы с вами скоро убедимся, юаньцы не ввели его в грех своими бесконечными – вполне в духе многотысячелетней китайской традиции "последними напоминаниями»)...

Новый "сиккэн» Ходзё Токимунэ обратился ко всем самураям Японии с призывом позабыть свои давние распри и объединиться под его знаменами для отражения внешней угрозы. Его призыв был услышан и нашел всеобщий отклик.

Тем временем в вассальной Корее, под руководством монголо-татар и китайцев (а возможно, и европейцев-"франков» = так, в "Книге о разнообразии мира» Марко Поло содержится, к примеру, упоминание о помощи, оказанной Поло воинам Великого хана в конструировании боевой метательной машины, применив которую, юаньцы смогли взять город, не желавший сдаваться войску каана), направленный в Корё кааном Хубилаем, полным ходом шла подготовка к широкомасштабному вторжению на Японские острова. Однако она не смогла развернуться в полную силу, поскольку неожиданно взбунтовалась корейская армия, и "ван» Вунчжон был вынужден просить военной помощи у своего монголо-татаро-китайского сюзерена для усмирения своих собственных подданных. На подавление восстания мятежных корейских войск у каана Хубилая и его вассала "вана» Вунчжона ушло несколько лет. Бунтом войск в Корее воспользовались японские пираты, которые (как уже не раз случалось в прошлом) высадились на корейском побережье, терроризируя местных жителей (впрочем, справедливости ради, следует заметить, что, на всем протяжении долгой истории японо-корейских отношений, корейские - как, кстати, и китайские! - пираты тоже в долгу не оставались). Изгнать японцев с Корейского полуострова стоило объединенным силам монголо-татар, китайцев и корейцев немалого труда. Один из тайных противников и недоброжелателей корейского "вана» Вунчжона при дворе Императора Хубилая уверял каана, что Корея лишь внешне и притворно выражает покорность Империи Юань, в действительности же тайно помогает Японии и ждет только удобного момента для – совместного с японцами – вторжения в юаньский Китай. Трудно сказать, насколько справедливыми были эти обвинения, но подозрения монголо-китайского каана по поводу верности ему корейцев постоянно возрастали, что также не способствовало развитию духа сотрудничества Империи Юань с ее корейскими союзниками.

В 1273 году авангард юаньской армии вторжения в составе пяти тысяч отборных монгольских воинов прибыл в Корё. Однако на Корейском полуострове год выдался неурожайным, что вызвало повсеместный голод (и, соответственно, голодные – именовавшиеся в Японии в аналогичных случаях "рисовыми», хотя далеко не все могли позволить себе роскошь употреблять в пищу такой дорогой продукт, как рис! - бунты крестьян и горожан), так что обеспечить юаньскую армию продовольствием оказалось невозможно. Каану Хубилаю пришлось даже снабжать свои войска, дислоцированные на территории Кореи, продовольствием из юаньского Китая. Однако в 1274 году в Корее был собран необычайно богатый урожай, и проблем с провиантом больше не возникало. Тем временем корейский "ван» мобилизовал множество своих ремесленников и корабелов, начавших активно строить флот.

В целом корейские вассалы каана Хубилая оказались в довольно щекотливой ситуации. Корея не имела дипломатических отношений с Японией и традиционно страдала от набегов японских пиратов (а порой и форменных японских нашествий – как, например, во времена блаженной памяти регентши Ямато Дзинго Кого и ее воинственного сына принца Хатимана). С другой стороны, корейцы столь же традиционно торговали с Японией и не имели веских причин брать на себя бремя подготовки экспедиции юаньской армии вторжения в Японию и участия в этом весьма дорогостоящем (если не сказать – разорительном для Кореи) предприятии (а по сути дела – авантюре).

Однако силы Королевства (Царства) Корё были несравненно меньше, чем у Империи Юань, и как бы ни хотелось корейскому "вану» Вунчжону избежать участия в походе, он не смог сопротивляться давлению Империи Юань и был вынужден обеспечить монголов необходимым им флотом.

Наконец приготовления к грандиозной (даже по татаро-монголо-китайским масштабам и представлениям) военно-морской экспедиции в Чипунгу были завершены. Силы юаньской армии вторжения насчитывали в общей сложности сорок тысяч отборных воинов, в том числе двадцать пять тысяч монголов (составлявших главную ударную силу экспедиционного корпуса), а также пятнадцать тысяч корейских и китайских воинов (или, выражаясь по-китайски, "молодых негодяев»), намного уступавших монголам по своим боевым качествам. По другим данным, в состав юаньского экспедиционного корпуса входили пятнадцать тысяч корейских моряков (видимо, включая морскую пехоту), а также двадцать тысяч татаро-монгольских и китайских воинов. "Непобедимая армада» грозного каана Хубилая состояла из девятисот (а по некоторым источникам – из целой тысячи) кораблей, в число которых входило от ста пятидесяти до четырехсот боевых (разные источники, как всегда, приводят на этот счет разные цифры).

Татаро-монголо-китайским экспедиционным корпусом командовали генералы Ху Дунь, Хун Ча-цю и Лю-Фу-хэн, а вспомогательным корейским контингентом – генерал Ким (фамилия, весьма популярная в Корее по сей день!) Пан Гюн.

В "Книге о разнообразии мира» Марко Поло писал об этой первой монголо-китайско-корейской экспедиции в Японию следующее:

"Когда великому хану Кублаю (Хубилаю – В.А.), что теперь царствует, порассказали об этих богатствах, из-за них захотел он завладеть этим островом (Чипунгу – В.А.). Послал он сюда двух князей со множеством судов, с конным и пешим войском. Одного князя звали Абатан (В разных списках "Книги» Марко Поло имя этого полководца каана Хубилая варьируется: "Абатан», "Абакан»; в японских источниках он именуется "Асикан». – прим. авт.), а другого Вонсаничин (В разных списках "Книги о разнообразии мира»: "Вонсаничин», "Жусаиншин». В японских источниках он именуется "Фанбунко». В хрониках татаро-монголо-китайской династии Юань среди полководцев второго военно-морского похода юаньцев на Японию (1281) упоминаются А-Цзе-хань (Ngo Tsu-han) – вероятно, он и есть "Асикан» -, и Фань-Вэнь-ху (Fan Wen-hu) – вероятно, "Фанбунко» японских хроник. – прим. авт.), были они и разумны, и храбры. Что же вам сказать?

Вышли они из Зайтона (Цзюаньчжоу) и Кинсая (Ханьчжоу), пустились в море, доплыли до острова и высадились на берег (Сначала воины экспедиционного корпуса каана Хубилая высадились на японском острове Хирадо (у северо-западной оконечности острова Кюсю), а оттуда, через узкий пролив Хирадо, перешли на остров Кюсю.). Захватили они много равнин да деревень, а городов и замков не успели еще взять, как случилось с ними вот какое несчастье: зависть была промеж них, и один другому не хотел помогать; подул раз сильный ветер с севера, и стала тут говорить рать, что надо уходить, не то все суда разобьются; сели на суда и вышли в море; не проплыли и четырех миль, как прибило их к небольшому острову; кто успел высадиться, спасся, а другие погибли тут же.

Высадилось на остров около тридцати тысяч человек, да и те думали, что погибли, и очень тосковали: сами уйти не могут, а уцелевшие суда уходят на родину. И плыли те суда до тех пор, пока не вернулись к себе (В одном из вариантов "Книги о разнообразии мира» Марко Поло говорится: "Это произошло оттого, что оба начальника войска ненавидели друг друга и питали друг к другу большую зависть; спасшийся начальник не сделал никакой попытки вернуться к своему товарищу, оставшемуся на острове, как вы слышали; и он мог бы вернуться, когда прошел ветер, продолжавшийся недолго. Но он этого не сделал, а отправился прямо к себе на родину. Знайте, что остров, куда высадились спасшиеся, был необитаем, и не было там ни одного создания, кроме них» - прим. авт.).

Оставим тех, что уплыли, и вернемся к тем, кто остался на острове и почитал себя погибшим.

Те тридцать тысяч воинов, что высадились на остров, почитали себя погибшими, потому что не знали, как им уйти оттуда. Злобствовали они, сильно тосковали и не знали, что им делать.

И так-то они поживали на том острове. Услышали царь большого острова и его подданные (японцы), что войско рассеяно и разбито, а кто спасся – на маленьком острове; услышали они это и обрадовались; как только море успокоилось, сели они на свои суда и прямо поплыли к маленькому острову; высадились на берег с тем, чтобы захватить всех, кто там. А те тридцать тысяч воинов увидели, что враг высадился на берег и сторожить суда никто не остался; как умные люди, пока враг шел захватывать их, прошли другою стороною, добрались до судов, да и забрали их. А так как суда никто не сторожил, то и нетрудно им было это сделать.

Что же вам еще сказать? Сели они на суда и от этого острова поплыли на другой. Высадились на берег со знаменами и значками тамошнего царя, да так и пошли к столице; народ видит свои знамена, по истинной правде, думает, что царское войско идет, и впускает врага в город. В городе оставались одни старики. Взял враг город, всех повыгнал, оставил себе только красивых жен. Вот так-то, как вы слышали, рать великого хана захватила этот город.

Узнал царь со своим народом, что город взят и дела пошли так; и жизнь стала ему не мила. Вернулся он на других судах к себе на остров, обложил город со всех сторон, и никому нельзя было ни войти в город, ни выйти оттуда. Что же вам сказать? Семь месяцев держалась рать великого хана в том городе, днем и ночью ухищрялись воины известить великого хана о своем деле и ничего не могли поделать. Видят воины, что делать им нечего, и заключили мир с осаждавшими: спасая свою жизнь, сдались все, да еще с тем, чтобы до конца жизни не уходить с острова (Весь этот рассказ Марко Поло о выходе "Непобедимой Армады» каана Хубилая на завоевание Японии из китайских, а не из корейских, портов, о взятии столицы японского "большого острова» потерпевшими кораблекрушение воинами Великого хана, об осаде этой столицы японскими войсками и т.д., содержащийся в "Книге о разнообразии мира», не подтверждается ни юаньскими, ни корейскими, ни японскими историческими источниками). Случилось это в 1269 году по Р.Х. (В действительности первая попытка каана Хубилая с помощью военной силы подчинить Японию власти Империи Юань относится к 1274, вторая (и последняя) – к 1281 году. А вот в указанном Марко Поло 1269 году никакого татаро-монголо-китайско-корейского нашествия на Японию ни монголо-татаро-китайскими, ни корейскими, ни японскими хронистами засвидетельствовано не было – прим. авт.). И было все так, как вы слышали.

Великий хан приказал одному князю – начальнику – отрубить голову, а другого отослал на тот остров, где он погубил стольких людей, и там казнил. Великий хан сделал это, потому что узнал, как он вел себя нехорошо в том деле.

Расскажу вам об одном великом чуде. В одном замке на том острове два князя захватили много народу; и когда люди не захотели сдаваться, приказали они всех перебить, головы всем отрубить. Так и было сделано: отрубили всем головы, только осьми человекам не могли отрубить, и вышло так от силы тех камней, что были на них: у каждого в руке, между мясом и кожею, было по камню, а снаружи его было не видать. Камни те были заколдованные; была в них такая сила: на ком такой камень, не умереть тому от железа. Сказали князьям, что от железа те восемь человек не погибнут; велели тогда князья перебить их палицами, а по смерти вытащить из их рук те камни; и ценили они их дорого.

Вот так, как я вам описал, случилось все это, и рать великого хана была разбита».

По мнению целого ряда историков, татаро-монголо-китайский каан Хубилай явно переоценил собственные силы, ибо подобной армии было явно не достаточно для завоевания Японских островов, защищать которые были готовы, по самым скромным подсчетами, до четырехсот тысяч "боевых холопов» – именно столько насчитывалось в то время в Стране Восходящего Солнца этих высокопрофессиональных бойцов. По всей видимости, Великий хан Хубилай просто не представлял себе объем предстоящих военных задач и не был знаком с боевыми качествами и воинским духом японского военного сословия, с представителями которого предстояло скрестить оружие его экспедиционному корпусу. Потомком "Потрясателя мира» Чингисхана двигала самоуверенность человека, избалованного удачами, привыкшего всегда и всюду побеждать.

Сегодня представляется крайне непростым делом оценить действия полководцев и флотоводцев каана Хубилая. Вероятно, в юаньской армии фактически отсутствовало единое командование. Генерал Лю Фу-хэн мог обладать высшим авторитетом среди остальных генералов, но все решал не он, а военный совет (Как уже упоминалось выше, согласно японским источникам, главными полководцами каана Хубилая были "Асикан» (А-Цзе-хань) и "Фанбунко» (Фань-Вэнь-ху). "Асикан» тяжело заболел в ходе экспедиции, и главным начальником стал "Фанбунко». – прим. авт.). Хотя идея завоевать Чипунгу с подобными силами была авантюрной, но экспедиционный корпус мог захватить плацдарм на японском побережье, который юаньские десантные войска в дальнейшем могли бы постепенно расширять, используя его для развития наступления вглубь острова Кюсю. Правда, для этого потребовалось бы организовать целую серию морских конвоев для переброски в Японию через Корею все новых подкреплений.

В первых полевых сражениях захватчикам сопутствовал успех, хотя нельзя сказать, что место для высадки было выбрано грамотно. Странно, что корейские адмиралы, хорошо осведомленные (в отличие от татаро-монголов и китайцев) о бурном характере моря в этих местах, предложили для стоянки именно бухту Хакатэ, открытую для ветров и штормов. Возможно, недоброжелатели корейского "вана» Вунчжона, доносившие каану Хубилаю о тайном сговоре правителя Корё с японцами, были не так уж неправы в своих обвинениях? Как говорится, "темна вода во облацех»...

Отважный родовитый "боевой холоп» Хисацунэ Симадзу, командовавший японской обороной на участке высадки, принял, казалось бы, правильное решение, попытавшись сбросить экспедиционный корпус Хубилая в море. Однако после неудачи японцев в полевом сражении стало ясно, что укрепления, возведенные в районе высадки, слишком слабы, и понесшие чувствительные потери японские "боевые холопы» не могли рассчитывать удержать их на следующий день. Таким образом, ничего, кроме личной храбрости доблестного Хисацунэ Симадзу и его верных соратников, самурайская береговая охрана – увы! – ничем себя не прославила.

Итак, в 1274 году, после того, как японцы отвергли ряд дипломатических миссий каана Хубилая и угроз со стороны юаньцев, они внезапно узрели пред собой гигантский флот из девятисот кораблей с несколькими десятками тысяч татаро-монгольских, китайских и корейских воинов на борту. На первых порах японцы, несмотря на страстные призывы "сиккэна» Токимунэ взяться всем поголовно за оружие, смогли наскрести всего-навсего восемь тысяч конных и пеших "буси» с острова Кюсю.

3 октября 1274 года татаро-монголо-китайско-корейские завоеватели высадились на японском острове Цусима. В первых сражениях японцы полагались на конных лучников-самураев, однако их конные атаки на юаньские войска завешились целой серией неудач, сопровождавшихся тяжелыми потерями. После одной такой конной атаки с поля боя вернулся в живых только один из сотни нападавших "боевых холопов» державы Ямато. Японские кавалерийские атаки, похоже, не производили никакого впечатления на казавшуюся несокрушимой фалангу прикрытой большими щитами и ощетинившейся частоколом длинных копий юаньской пехоты. Юаньцы снова и снова отбрасывали атакующую самурайскую кавалерию градом стрел (в том числе отравленных), разрывными снарядами из катапульт, ручными гранатами и боевыми ракетами ("огненными стрелами», успешно примененными монголо-татарами и в битве с польско- чешско-немецко-силезской рыцарской конницей под силезским городом Легницей-Лигницей-Вальштаттом в 1241 году). По грозному сигналу барабанов на бесстрашно атакующих юаньский строй конных "боевых холопов» низвергались тысячи стрел, выпущенных из смертоносных татаро-монгольских составных луков. Потеряв в схватках с самураями всего-навсего тысячу человек, победоносное татаро-монголо-китайско-корейское войско двинулось на разорение города Цусимы, истребив, кроме японских "боевых холопов», шесть тысяч мирных жителей. Японцы по-прежнему полагались на своих самураев, однако многократно испытанная в сражениях доблесть "буси» Страны Восходящего Солнца не могла противостоять массированной атаке спаянных железной дисциплиной еще со времен "Священного Воителя» Чингисхана (если в бою из десятка воинов бежал хоть один – казнили весь десяток), прекрасно вооруженных и оснащенных по последнему слову тогдашней техники (в то время как славные сыны Ямато, похоже, еще и понятия не имели о применении пороха – кроме, разве что, его применения для дворцовых фейерверков, да и то вряд ли – во всяком случае, источники хранят об этом полное молчание!) воинов юаньской армии.

14 октября войска каана Хубилая, с той же легкостью, что и Цусимой, овладели японским островом Ики. Кавалерийские атаки японских "боевых холопов», пускавших во врага стрелы из оказавшихся не слишком эффективными против прочной юаньской брони длинных луков (в то время, как стрелы, выпущенные из мощных и дальнобойных юаньских луков, легко пробивали самурайские доспехи), были столь же мало результативны, как и в битве за Цусиму. Если бы юаньский десант высадился, как планировалось, на острове Кюсю, державе Ямато вполне реально грозили военное поражение и захват островной Империи Восходящего Солнца беспощадными завоевателями.

Через пять дней юаньский флот вторжения прибыл в бухту Хаката на острове Кюсю. Местный губернатор Сёни-какэ располагал примерно тремя тысячами "буси» и лишь незначительным числом конных самураев. Ему противостояло сорок тысяч юаньских воинов. Тем не менее, с 19 по 21 октября малочисленному, но сплоченному и "пыхающему духом ратным» как выражались в подобных случаях летописцы Древней Руси) японскому отряду ценой героических усилий удавалось сдерживать натиск превосходящих сил противника. В самый решительный момент к армии Сёни-какэ присоединилось около трехсот конных "боевых холопов», и 20 октября сражение достигло предельного накала. Однако молитвы японских синтоистских жрецов (удзи-но-ками), обращенные к Божественным прародителям "рода Ямато», похоже, не остались теми не услышанными. В последнюю ночь битвы за Кюсю в бой вступил грозный бог бурь Сусаноо-но-Микото. На море разыгрался сильнейший тайфун, навеки вошедший в историю Японии под названием "Божественный Ветер» ("камикадзе»), как свидетельство благосклонности богов-"ками» к своим земным порождениям и потомкам. В бушующем море погибло около половины кораблей татаро-монголо-китайско-корейской "Непобедимой Армады», вследствие чего ошеломленные полководцы армии вторжения каана Хубилая, опасаясь, в случае повторения Божественной Бури, остаться совсем без плавсредств, сочли за благо убраться восвояси. Как говорится, "Бог подул – и они рассеялись». Самое удивительное заключается в том, что та же самая история в точности повторилась и во время второй попытки вторжения войск Хубилая в Японию, предпринятой в 1281 году! Таким образом, Страна Восходящего Солнца была дважды спасена от вторжения беспощадных и многоопытных в военном деле врагов природными (Божественными?) силами и яростным, упорным сопротивлением японских "боевых холопов»).

Обрисовав в общих чертах картину случившегося, мы попытаемся теперь восстановить ход событий несколько подробнее.

СРАЖЕНИЕ НА ОСТРОВЕ КЮСЮ

Попытка войск татаро-монголо-китайской Империи Юань вторгнуться в Японию стала первым засвидетельствованным в истории этой страны крупным внешним военным вторжением (не считая вторжения на Японские острова в глубокой древности племен, положивших начало японской народности, однако никаких исторических свидетельств о событиях тех незапамятных времен не сохранилось). До сих пор островное положение Страны Восходящего Солнца надежнее любых укреплений защищало державу Ямато от возможных нападений извне. Так получилось, что только дважды в своей истории, нашедшей отражение в источниках, Япония испытала на себе иноземную агрессию, и оба раза это было связано с татаро-монголо-китайско-корейскими нашествиями – в 1274 и 1281 годах.

В октябре 1274 года татаро-монголо-китайско-корейская армия покинула гавань в юго-восточной части королевства Корё, держа путь на остров Цусиму. Здесь располагался небольшой японский гарнизон, которым командовал Сё Сукэкуни – внук адмирала Томомори Тайра. Его отряд насчитывал всего двести "боевых холопов», что было несоизмеримо меньше гигантской армии вторжения - тем более, что военная тактика и вооружение воинов экспедиционного корпуса Империи Юань превосходили такимку и вооружение "буси» отважного "сиккэна» Токимунэ.

В описываемую эпоху японской истории все воины-"буси» державы Ямато были вооружены кинжалом, коротким мечом, луком со стрелами, тяжелым копьем-"яри» или длинной глефой-"нагинатой» (Как уже упоминалось выше, обычно нагинату именуют "японской алебардой», хотя в действительности она гораздо больше походит на другое древковое оружие – глефу. Так мы и будем ее далее называть – прим. авт.) (об обоих видах японского древкового оружия нами будет подробнее рассказано далее). Мифология меча (вкупе с поэтическим представлением о том, что "меч – душа самурая») тогда еще не сложилась, однако он уже представлял собой важный вид оружия, хотя в описываемый период главным знаком принадлежности к самурайскому сословию служил не меч, а лук ("кю»). Луки были сложносоставными, они собирались из бамбуковых планок, отдельные детали изготавливались из разных древесных пород, сверху их обматывали пальмовым волокном. Одна из главных особенностей японского боевого лука заключалась в том, что при стрельбе лук держали не посредине, а на расстоянии примерно трети длины от нижнего конца – для того, чтобы было удобнее стрелять с седла (повторим, что в описываемую эпоху самураи были не пешими меченосцами, а преимущественно конными лучниками, хотя это и не совсем укладывается в привычное нам по кинофильмам и комиксам клише самурая). На поясе "буси» обычно носили запасную тетиву для лука, намотанную на специальную плоскую катушку. Поскольку "боевые холопы» эпохи Камакурского сёгуната были в основном конными лучниками, одним из самых распространенных в самурайской среде военных упражнений было метание в цель длинных бамбуковых стрел с седла боевого коня, скачущего во весь опор.

Наконечники самурайских стрел имели различную форму – в зависимости от того, для каких целей они были предназначены. Открытые, напоминающие ножницы, наконечники, использовались для разрезания шелковых или кожаных шнурков, скреплявших пластины неприятельских доспехов. Наконечник в виде большой деревянной репы со сквозными отверстиями, свистящий при полете стрелы, применялся:

1) для извещения богов-"ками» о том, что самурайское войско выстроилось к бою, который будет вестись, во славу богов, честно и достойно, по всем правилам рыцарского искусства (в этом случае свистящие стрелы нередко выпускались в небо – обитель верховных богов;

2) для подачи звуковых сигналов собственным воинам;

3) для устрашения неприятельских воинов и боевых коней.

Свои стрелы тогдашние "буси» носили в колчане ("эбира»), с правой стороны, и они вынимались вниз, а не через плечо, как на Западе.

Что касается самурайских доспехов описываемой эпохи, то они выглядели следующим образом: составлявшие их пластины металла (или кожи) соединялись вместе, образуя гибкую эластичную полосу длиной около тридцати сантиметров. Эта полоса дополнительно обтягивалась кожей и лакировалась (во избежание коррозии металла). Несколько полос связывались вместе толстым шнуром-"одоси» из шёлка или кожи. Шнуров было несколько, они окрашивались в разные цвета (белый, красный, пурпурный, лиловый), что придавало доспехам "боевых холопов» весьма нарядный, живописный вид.

Весь доспех, в собранном виде, имел форму коробки. Три стороны этой коробки (передняя, левая и задняя) соединялись вместе. Под доспех "боевой холоп» надевал военный халат, украшенный, в зависимости от уровня своего благосостояние, более или менее богатой вышивкой и помпонами (а под халат – нательную рубаху-"ситагэ»). При облачении самураев в доспехи сначала надевалась правая часть доспеха ("вайдатэ»), которая плотно привязывалась под мышкой, через левое плечо. Тяжелые наплечники-"содэ» крепились к наплечным ремням шнурками или ремешками, а сзади они дополнительно притягивались к "агэмаки» - детали в форме креста, сплетенной из толстых шнуров (обычно окрашенных в красный цвет). "Агэмаки» подвешивали к специальному кольцу в верхней части спины. На груди "боевого холопа» располагалась особая кожаная пластина-"цурубасири» (это слово в буквальном переводе с японского на русский язык означает "путь тетивы лука»), облегчавшая скольжение тетивы лука при стрельбе и покрытая изысканным орнаментом. Перед этой нагрудной пластиной укреплялись две подвески для защиты шнуров, закрепленных на особых пуговицах. Над правой стороной груди самурая находилось нечто вроде миниатюрного наплечника ("сэндан-но ита»), а слева – железная пластина, покрытая кожей ("кюби-но ита»).

Кроме того, в комплект защитного вооружения японского "боевого холопа» эпохи Камакурского сёгуната входил своеобразный бронированный нарукавник под названием "котэ». Этот боевой нарукавник выглядел, как обычный холщовый мешок, усиленный с внешней стороны железными пластинками, надевавшийся поверх рукава нижней одежды (военного халата) и привязывавшийся под мышкой. Левый рукав военного халата (или боевого кимоно, "хитатарэ») не заправлялся в "котэ», а выпускался наружу и затыкался за пояс (вероятно, защита правой руки, в которой "буси» держал в схватке меч, считалась важнее, чем защита левой). Впрочем, судя по сохранившимся рисункам, некоторые самураи носили не один, а целых два бронированных нарукавника. Штаны-"хакама» (иногда также обшитые небольшими металлическими пластинками, бляхами или чешуйками) были широкими и мешковатыми, они заправлялись в поножи ("о-татэаге-но-сунэатэ») в виде трех согнутых железных пластин, привязанных к ноге. Обувались самураи тех времен в военные башмаки или сапоги из черной или бурой медвежьей (а самые богатые "даймё» - даже из тигровой) шкуры (имитировавшие лапы медведей или тигров, порой - вплоть до когтей) (Самые богатые представители самурайского сословия могли позволить себе даже ножны для своих мечей, обтянутые драгоценной шкурогй тигра (но таких "военных щеголей» были буквально единицы) – прим. авт.). Впрочем, все зависело от материальных возможностей того или иного "буси». Некоторым "боевым холопам» (тем, что победнее) приходилось довольствоваться простыми соломенными сандалиями (как не принадлежавшим к самурайскому сословию пехотинцам-"асигару» из состава вспомогательных частей, великий час которых пробил лишь после появления в Стране Восходящего Солнца завезенного на японскую землю португальскими мореплавателями огнестрельного оружия) (Согласно некоторым источникам, отдельные образцы огнестрельного оружия еще до прибытия португальцев попадали на Японские острова из Китая, но особого впечатления на сынов Ямато не произвели и попыток подражания у японцев не вызвали (видимо, вследствие своего технического несовершенства)) – прим. авт.). Кроме того, самураи надевали толстые кожаные перчатки-"югакэ» для стрельбы из лука.

Шлем японского "боевого холопа» описываемой эпохи был довольно тяжелым: он представлял собой несколько железных пластин, скрепленных крупными коническими заклепками, причем головки этих заклепок выступали над поверхностью шлема. На макушке имелось большое отверстие-"тэхэн», служившее для выпускания наружу волос (большинство самураев – не считая тех, которые становились буддийскими монахами и брили головы наголо – носило длинные волосы); сами волосы "боевого холопа» служили при этом подкладкой (иногда "боевые холопы», принявшие буддизм и ставшие воинами-монахами, носили особые шлемы, напоминающие по форме не "кобуто», а принятые у монахоя японских буддийских монастырей особой формы шапочки, напоминающие колпаки).

Большой изогнутый назатыльник шлема ("сикоро») также собирался из железных пластин; края его выгибались вверх и наружу, для защиты лица. Шлем был увенчан небольшим нашлемным украшением-"агэмаки» (соответствовавшим "клейноду» на шлеме западноевропейского рыцаря описываемой эпохи), прикрепленным к его тыльной стороне. У некоторых "буси» описываемого периода шлем имел забрало в виде железных пластин, прикрепленных к лобной части и закрывающих щеки.

Существовали большие различия в доспехах конных воинов и пехотинцев. Японские пехотинцы, в отличие от конных "буси», описываемой эпохи носили не коробчатые доспехи-"ёрои», а более простые доспехи-"до-мару» ("домару»), плотно облегающие тело.

Многочисленная татаро-монголо-китайско-корейская армия каана Хубилая, отправленная Великим ханом на завоевание заморской державы Чипунгу, состояла из профессиональных воинов. Это была не знаменитая татаро-монгольская и тюркская конница, не так давно неудержимым вихрем пронесшаяся по всей Евразии под предводительством "Священного Воителя», а специально подготовленные войска – пешие отряды, на китайский манер выступающие плотным строем (представлявшим собой нечто среднее между каре и фалангой), с использованием как новейших достижений военной мысли Китая, так и тех видов вооружения, которые в одночасье сделали еще не так давно мало кому известных немногочисленных и погрязших в междоусобных войнах монгольских скотоводов владыками почти всего тогдашнего обитаемого мира (хотя, судя по японским "Свиткам Вторжения» - "Моко сюрай экотоба» -, в состав юаньского десанта, высадившегося на землю Японии, входила также конница – как легкая, так и тяжелая).

В десантной армии каана Хубилая имелась и своя "артиллерия» – боевые машины-катапульты, предназначенные для метания разрывных снарядов в форме железных, чугунных или керамических шаров, начиненных то ли порохом, то ли зажигательной смесью (на этот счет мнения разных источников и исследователей последующих времен существенно расходятся). В пользу того, что метательные снаряды юаньцев (и ручные гранаты аналогичного вида и действия, имевшиеся на их вооружении, согласно целому ряду источников) были все-таки не железными или чугунными, а керамическими и начиненными разрывным составом, свидетельствуют, в частности, изображения на японских "Свитках Вторжения» ("Моко сюрай экотоба»), где запечатлен взрыв снаряда, причем не от удара о землю или какую-либо твердую поверхность, а в воздухе, наподобие шрапнели более поздних времен. Судя по японским "Свиткам Вторжения», разрывом юаньской метательной бомбы был убит наповал боевой конь знаменитого самурая Такэдзаки Суэнаги, увековечению подвигов которого на поле брани "Свитки Вторжения», собственно говоря, и были посвящены в первую очередь (в полном соответствии с самурайской традицией, согласно которой личный подвиг, личная доблесть и личная слава "боевого холопа» имели первостепенное значение).

На вооружении воинов татаро-монголо-китайской Империи Юань состояли также превосходные пращи для метания камней, глиняных и свинцовых ядер, а также большие кривые луки, превосходившие японские "кю» в дальности стрельбы. Марко Поло сообщает в своей "Книге о разнообразии мира», что у каждого монгола имелся лук и впридачу к нему шестьдесят стрел; из этих шестидесяти стрел тридцать были легкими, снабженными маленькими острыми наконечниками, предназначенными для того, чтобы поражать непроиятеля с дальних расстояний, а другие тридцать – тяжелые, с большими тяжелыми наконечниками, используемые на близком расстоянии, наносящие большой ущерб телу, доспехам и оружию неприятеля. Выпустив во врага весь запас своих стрел, воины каана Хубилая брались за мечи, палицы и копья, с которыми также управлялись мастерски.

Длинные монголо-татарские стрелы с большими и длинными наконечниками, выпущенные из монголо-татарских луков, летели на расстояние если и не до одного километра (во что верится с большим трудом, все-таки лук, какой бы он ни был – не баллиста и не катапульта!), то уж, во всяком случае, на полкилометра и дальше, а на расстоянии ста метров пробивали человека насквозь, нанося чудовищные рваные раны. Согласно авторитетному мнению Л.Н. Гумилева, стрела из монголо-татарского лука, натягиваемого "до глаза», летела на четыреста, а натягиваемого "до уха» – на семьсот метров. Особые бронебойные стрелы с гранеными узкими (или долотовидными) наконечниками без особого труда пробивали пластинчато-нашивные доспехи не слишком большой толщины и легко пронизывали кольчугу.

Мощный монголо-татарский лук был способен посылать стрелы почти на четверть километра. Правда, за сто лет до сражения с юаньскими захватчиками, в период "войны Гэмпэй» между самурайскими "военными домами» Тайра и Минамото, японские "боевые холопы» также могли метать стрелы из луков на столь же большое расстояние, причем весьма эффективно. Но тогда "боевые холопы» державы Ямато выпускали во врага свои стрелы из больших луков Канто, считавшихся самыми мощными и дальнобойными во всей Японии. Теперь же у храбрых защитников Страны Восходящего Солнца состояли на вооружении более легкие луки с острова Кюсю. К тому же за десятилетия мира самураи порядком растеряли навыки меткой стрельбы, уступая, таким образом, захватчикам и в этом отношении. Кроме того, юаньцы применяли и отравленные стрелы, чего японские самураи никогда не делали (как и европейские стрелки из лука). В довершение всего, юаньцы имели металлические щиты, прекрасно защищавшие от стрел и других метательных снарядов противника. Японские же "буси» в описываемый период щитов уже не имели.

Монголо-татарские конники в составе направленного на покорение Чипунгу десантного корпуса каана Хубилая были вооружены в соответствии с юаньскими военными традициями, восходившими, с одной стороны, к традициям монголо-татарских войск Чингисхана и Батыя (Батухана), с другой – к традициям мусульманских тюркских народов Средней Азии, в свое время покоренных монголо-татарами и включенными в их военную систему, с третьей – к военным традициям тангутской и китайской регулярной кавалерии.

Нередко думают, что кавалерийский контингент экспедиционного корпуса Империи Юань, направленного кааном Хубилаем на покорение островной Империи Чипунгу, включал в свой состав только конных лучников. Нам представляется, что данный вопрос требует уточнения.

Конные лучники в составе монголо-татарского контингента юаньского войска действительно имелись. Их маленькие, верткие лошадки были малопригодны к рыцарской конной рукопашной схватке (в которой тяжелые боевые кони топтали и сбивали грудью вражеских конец и всадников), но очень полезны при завязке боя и преследовании бегущего противника, собственном бегстве и всевозможным иррегулярных боевых действиях.

Монголо-татарские луки, как нам уже известно, были весьма мощными (силой натяжения до восьмидесяти килограммов и более). О пробивной силе стрел, выпущенных из этих луков, мы уже упоминали выше. Стрелы монголо-татары хранили в узких колчанах из бересты (остриями вверх) либо в кожаных сумках (оперением вверх).

Однако, несмотря на всю важность конных лучников, нет никаких оснований исключать из состава монголо-татарского контингента десантного корпуса каана Хубилая тяжеловооруженных конных копейщиков.

Выпустив в противника свой запас стрел (благодаря большой убойной силе стрел и отменной меткости стрелков от монголо-татарских стрел всегда было много убитых и раненых), конные лучники Империи Юань (как, впрочем, и лучники войск "Железного Хромца» Тамерлана, египетских мамелюков и турок-османов) предоставляли возможность довершить разгром противника тяжело и средне вооруженным конным копейщикам. До атаки копья висели у этих монголо-татарских "рыцарей» за правым плечом, закрепленные кожаными петлями у плеча и ступни. Копья имели либо узкие граненые "бронебойные», либо более широкие уплощенные наконечники, иногда с расположенным под клинком крючком (чтобы стаскивать неприятельских всадников с коня, как багром). Под наконечником копья были украшены бунчуками из конских волос и узкими флажками с треугольными косицами.

Оружием ближнего боя монголо-татарам служили не только сабли (отнюдь не серповидные, как часто считают, а достаточно слабо изогнутые), но и мечи, а также булавы, шестоперы, боевые топорики и боевые ножи (которыми добивали раненых). Кроме того, на вооружении "несущих смерть Чингисхана сынов» имелись также арканы.

В то время как легкие монголо-татарские конники имели, в качестве защитного вооружения, отнюдь не "кожухи» или "овчины» (как иногда неправильно пишут и думают), а, главным образом, длинные, скроенные наподобие халатов, стеганые панцири-"тегелеи» (нередко с подбоем из металлических пластин), тяжелая монголо-татарская конница имела в своем составе отряды, защищенные заимствованными у покоренных монголами мусульманских народов Средней Азии ламеллярными доспехами-"куяками» (нередко надевавшимися поверх металлической кольчуги), и кольчато-пластинчатой стальной броней, с металлическими наручами и поножами, щитами с металлическими умбонами и шлемами различных типов с кольчужными бармицами, наносниками и забралом (порой в форме личины, то есть стилизованного человеческого лица, зловеще улыбавшегося противнику в бою – впечатление, производимое подобными личинами в натуре – во время фестивалей военно-исторической "железной» реконструкции гораздо менее приятно, чем при рассматривании их на картинках – уж поверьте, уважаемый читатель, личному опыту автора).

Нередко монголо-татарские конные копейщики были вооружены, наряду с древковым и клинковых оружием ближнего боя, вдобавок еще и луком со стрелами. Их кони часто были, как и всадники, надежно защищены полными кольчужно-пластинчатыми доспехами (а не только стальными налобниками).

Единственное, в чем "сыны Ямато» не уступали юаньцам, была их личная доблесть. Самураи бились упорно, отчаянно, и, если бы исход сражения зависел только от отваги, юаньская армия вторжения, вполне возможно, потерпела бы поражение еще до того, как налетевший, по молитвам Тэнно, "Божественный Ветер» - "Камикадзе» - уничтожил флот "варварского» каана Хубилая.

4 ноября монголо-татаро-китайско-корейские интервенты высадились на береговой полосе и, сломив ожесточенное сопротивление бесстрашно атаковыавшего их, несравненно меньшего по численности самурайского отряда, перебили всех защитников острова, забрали в плен жителей и двинулись по морю дальше. Следующий рейд они совершили 13 ноября, захватили остров Ики, самурайским гарнизоном которого также командовал отпрыск рода Тайра – Саэмон-но Кагэтака. С Ики произошло то же, что и с Цусимой. Его отважные защитники-"буси» были уничтожены все до единого. Японское сказание (записанное на страницах исторической хроники, донесшей до нас свидетельства титанической борьбы, наряду с уже упоминавшимися нами выше "Свитками Вторжения» - набором рисунков, иллюстрирующих подвиги отважного "боевого холопа» Такэдзаки Суэнаги из области Хиго, совершенные им при отражении юаньского нашествия) говорит, что юаньские генералы Ким и Хун возвратились на корабли, неся с собой, в качестве трофеев, тысячу отрубленных голов японских "боевых холопов».

От Ики "Непобедимая Армада» каана Хубилая повернула на юго-восток, к острову Кюсю. Остров Кюсю - один из пяти больших японских островов, название которого буквально переводится как "девять провинций». Одной из этих провинций была провинция Тикудзэн, расположенная на севере острова, ближе всего к островам Цусима и Ики; ее географическое положение делала захват этой провинции особенно важным с точки зрения любого потенциального агрессора. Ровное и протяженное побережье Тикудзэн омывается морем, которое называется "Гэнкай». Дадзайфу находится в юго-западной части северного Кюсю. В политическом отношении остров Кюсю также находился под контролем пребывавшего в Камакуре "бакуфу», однако местные правители из самурайских кланов Отомо, Мацуура, Кикути, Харада, Ояно, Кодама и др. традиционно обладали большим влиянием на дела всей державы Ямато и пользовались заслуженной репутацией могущественныых князей и военных предводителей.

Со времен Императора Тэнки (то есть с 668-671 годов) в северной части острова Кюсю сохранились береговые укрепления, носившие название Мидзусиро ("водная крепость»), построенные специально для отражения атак с моря. Однако с VII века эти укрепления почти никогда не использовались, и потому ко времени возникновения монголо-татаро-китайско-корейской угрозы с моря пришли в ветхость и местами обвалились. Как только нападение юаньцев стало реальной перспективой, энергичный молодой "сиккэн» Ходзё Токимунэ приказал заново отстроить их и усилить системой новых брустверов и бастионов высотой от двух до пяти метров, выстроенных из камня или песчаника. Серия оборонительных валов тянулась по побережью Кюсю примерно на протяжении примерно сорока километров. Реконструкция укреплений Мидзусиро велась силами самих местных владетельных князей. Строительные работы были закончены как раз накануне "необъявленного визита» юаньских незваных гостей.

"Непобедимая Армада» каана Хубилая вошла в воды японской провинции Тикудзэн 18 ноября. Отдельные части монголо-татаро-китайско-корейских захватчиков отправились на кораблях занимать пункты на побережье пролива – Имадзу, Сахара, Хирадо, Мономиси, Акасака и другие, а остальные бросили якорь в проливе Хакодзаки ("море Гэнкай»). На следующий день юаньский флот вторжения подошел к Хаката – порту в начале залива, укрытому отмелью Сига.

Сразу же после захвата юаньцами Цусимы, администрация Дадзайфу объявила тревогу, разослав депеши начальникам всех крупных соединений Кюсю. В день появления "Непобедимой Армады» каана Хубилая на рейде Хаката спешно разосланные депеши уже достигли почти всех крупных провинций Кюсю, и на север острова были столь же спешно посланы самурайские контингенты. Через реку Тикуго сразу же навели понтонные мосты, чтобы войска, двигавшиеся на север из южных провинций (Сацума, Лсуми и Хюга), смогли переправиться в Хаката без промедления. В описываемое время руководителем всей подотчетной территорией Дадзайфу был Сёни Цунэцугу, а оборона Хакодзаки была поручена Симадзу Хисацунэ из области Сацума.

В тот самый день, когда монголо-татаро-китайско-корейская флотилия вошла в Хакодзаки, курьер достиг стен Камакуры с известием о захвате юаньскими "варварами» Цусимы, а еще через десяток дней другой гонец сообщил "шатровому правительству» о сокрушительном разгроме гарнизона Ики. Сёгунское "бакуфу» во главе с "сиккэном» Ходзё Токимунэ немедленно разослало предписания чиновникам в разные концы страны призвать на оборону страны всех "буси», независимо от того, были ли они вассалами Камакуры, или нет. Тех, кто откликался сразу, ждала награда. Тех же, кто не ответил на призыв, ждала верная смерть. Спешно собранные части "боевых холопов» отправились с равнины Канто (территория нынешнего Токио) в сторону Кюсю. Тэнно же посылал мольбы богам и предкам, посещал святилища и могилы своих усопших предков-Императоров.

Итак, 19 ноября 1274 года воины монголо-татаро-китайско-корейского экспедиционного корпуса высадились на береговой полосе провинции Тикудзэн на острове Кюсю. Высадке юаньского десанта никто препятствий не чинил, хотя спешно мобилизованные самураи находились неподалеку, наблюдая за происходящим. "Боевые холопы» атаковали неприятельские десантные войска уже после того, как те выстроились в боевой порядок на морском берегу.

По обыкновению китайских войск, войска каана Хубилая построились в плотные каре, ощетинившиеся копьями, и двинулись на противника, выпуская в него огромное количество стрел. Чудовищный грохот китайских, среднеазиатских и монголо-татарских боевых барабанов-"накаров» и оглушительный рев длинных труб-"карнаев» воинов Великого хана, пугал непривычных к такой "военной музыке» лошадей самураев и расстраивал их ряды. Тем не менее, японские "боевые холопы» под командованием феодалов из кланов Сёни, Отомо, Симадзу, Кикути, Мацуура и других яростно набросились на юаньских интервентов. Закипела яростная схватка, в которой противоборствующие стороны нисколько не уступали друг другу в мужестве, доблести и презрении ксмерти. Однако вскоре "боевым холопам» владетельных князей Страны Восходящего Солнца пришлось на собственном горьком опыте убедиться в том, что воины каана Хубилая превосходят сынов Ямато сразу в нескольких отношениях.

Во-первых, самураи – в лучших традициях рыцарей всех стран, времен и народов - стремились к совершению, прежде всего, личного подвига. Фактически "боевые холопы» державы Ямато вели себя, как европейские рыцари современной им исторической эпохи, то есть, не как члены организованной войсковой единицы, а как сугубые индивидуалисты, стремясь добиться личного успеха в бою, или, выражаясь словами написанного примерно в то же время "Слова о полку Игореве» - "ища себе чести (в первую очередь), а князю славы (только во вторую очередь)». Японские "боевые холопы» обожали вызывать врага на личный поединок. Самурай любил, красуясь в седле своего боевого коня, подразнить неприятеля, выкрикивая обидные слова в адрес супостата и одновременно восхваляя свою доблесть и древнюю родословную. Обычно в Японии подобного рода поступки выводили соперника из терпения, и он соглашался скрестить с обидчиком мечи не на жизнь, а на смерть. Точнее говоря, поединок самураев описываемой эпохи начинался перестрелкой из луков, после чего в ход шли мечи, затем – кинжалы, а завершалась смертельная схватка зачастую голыми руками. Противники вступали в единоборство, причем остальные "боевые холопы» не имели права вмешиваться в этот честный рыцарский поединок. В идеале победитель должен был отсечь своим острым мечом голову побежденному и предъявить ее, в качестве желанного трофея, своему военному предводителю, как свидетельство своего личного подвига.

Ничего подобного за воинами Империи Юань (как монголо-татарскими и китайскими, так и корейскими) отнюдь не наблюдалось. Юаньцы были хорошо организованы, дисциплинированы и сильны своими коллективными, а не индивидуальными, усилиями. Если бы кто-то из них, поддавшись порыву отваги, осмелился покинуть строй, чтобы в индивидуальном порядке сразиться с кем-либо из неприятелей, немедленная казнь ожидала бы не только его, но и весь десяток, к которому этот воин был приписан (да и командовавшего этим десятком десятника). Воины каана Хубилая привыкли сражаться в плотно сомкнутом строю, тогда как каждый японский "боевой холоп» стремился к поединку с отдельно взятым противником, желательно равным ему по знатности и рангу. В схватке с юаньцами эта традиционная самурайская тактика оказалась совершенно неэффективной. Стоило какому-нибудь смельчаку-самураю приблизиться в одиночку к строю юаньских войск, вызывая кого-либо из интервентов на поединок, громко выкрикивая свое имя, имена своих предков и обидные слова в адрес "трусливых» неприятелей, как превосходно вымуштрованные юаньцы просто мгновенно размыкали свои ряды, впуская беззаветно храброго "буси» в глубь своего строя, а затем дружно, совсем "не по-рыцарски», набрасывались на него со всех сторон и убивали. Никаких личных поединков они не признавали. Подобное происходило повсеместно - и на Цусиме, и на Ики, и на Кюсю. То, что казалось японским "боевым холопам» трусостью и стремлением избежать честного "рыцарского» боя, на самом деле являлось проявлением сплоченности и отличной боевой выучки юаньских воинов. "Несущие смерть Чингисхана сыны» сызмальства привыкли слушаться приказов своих предводителей (которые, в отличие от предводителей японских, не участвовали лично в битве, но наблюдали за ее ходом и руководили им на расстоянии), вместо того, чтобы бросаться очертя голову в самое пекло, подобно "боевым холопам» владетельных князей Страны Восходящего Солнца.

Во-вторых, японским "боевым холопам» (как парадоксально это ни звучит) не хватало боевого опыта. Прошло уже более пятидесяти лет с тех пор, как в Японии завершились крупномасштабные военные столкновения (имевшие место последний раз в 1221 году). Следовательно, ни командующие самурайскими "бусиданами», ни сами эти "бусиданы» не имели опыта современной войны, тогда как монголо-татары, китайцы и корейцы, вступившие на японскую землю по повелению каана Хубилая, были ветеранами, провоевавшими большую часть своей жизни (сначала друг с другом, а впоследствии – под одними знаменами).

Нехватка боевого опыта у самураев выражалась, прежде всего, в менее искусном владении оружием.

В-третьих, юаньцы были гораздо лучше вооружены и оснащены (в том числе и самым "высокотехнологичным» оружием описываемой эпохи).

И, наконец, в четвертых, юаньцы имели подавляющее численное превосходство. Японских самураев было слишком мало для обеспечения эффективной обороны столь обширной территории – береговая полоса тянулась на три с лишним десятка километров и быть сильными повсюду "боевые холопы» державы Ямато оказались не в состоянии.

Тем не менее, на протяжении первых нескольких часов шла упорная борьба. Преимущество имели более упорные в бою монголо-татарские, китайские и корейские воины Великого хана. Они нанесли серьезное поражение японским "боевым холопам» (потом выяснилось, что в сражении полегло более трети доблестных самураев, которых не спасла их беззаветная отвага), хотя и сами пострадали от них. Довольно долго японским "буси» удавалось сдерживать натиск наседавшего противника, а то и самим отчаянно контратаковать, однако, в конце концов, им пришлось все-таки отступить, буквально скрежеща зубами от отчаяния.

На закате дня измученные японцы, не в силах уже продолжать сражение, отошли вглубь острова под защиту укрепления Мидзусиро (именовавшегося также Мидзуки). Здесь они могли спокойно поджидать подкреплений, которые к тому времени уже спешили к ним с других концов острова Кюсю. Хотя японские "буси», в целом, проиграли юаньским интервентам сражение у Хакадатэ, они не были разбиты. И все таки, если бы подкрепления опоздали, то перспективы японских "боевых холопов» Ходзё Токимунэ на следующий день выглядели бы весьма печально: юаньцы наверняка уничтожили бы их всех до единого.

Однако японским "буси» неожиданно повезло. Юаньские интервенты не стали оставаться на берегу на ночь, но ретировались на корабли. "Несущие смерть Чингисхана сыны» поступили так по нескольким причинам. Прежде всего, надвигалась ночь, местность была им незнакома и откровенно враждебна. Приученные и привыкшие к предельной осторожности в любой обстановке, юаньские интервенты вполне допускали возможность внезапной ночной атаки свирепых воинов державы Чипунгу, во время которой их преимущества были бы нивелированы. К тому же был смертельно ранен один из главных полководцев экспедиционного корпуса каана Хубилая – Ли Фу-хэн. Но самым главным оказалось предупреждение корейских моряков: надвигался шторм, и следовало выйти из гавани как можно быстрее, чтобы корабли не разбились о прибрежные скалы.

Воины каана Хубилая приняли решение не просто погрузиться на корабли, но и вообще покинуть это негостеприимное место. Не совсем ясно, собирались ли юаньцы возвращаться в Корею, или просто хотели переждать ненастье в открытом море, однако, в любом случае, они отступили и для того, чтобы скрыть от преследователей свой маневр, подожгли расположенные на берегу деревни и святилища.

Но погода испортилась, прежде чем "Непобедимая армада» хана Хубилая успела отойти от берегов оказавшейся столь негостеприимной страны Чипунгу на безопасное расстояние. Поднялся сильнейший ветер с ливневым дождем, море разбушевалось, и гигантские волны бросали корабли как щепки. Так продолжалось всю ночь. К рассвету ветер утих и вышедшие из-за укрытия японские "боевые холопы» обнаружили только спешно удаляющиеся от столь негостиприимных берегов Чипунгу остатки монголо-татарско-китайско-корейской десантной армады. Один из юаньских кораблей напоролся на отмель Сига, которая образует северную часть бухты Хакодзаки. Сто юаньских ратников, находившихся на борту севшего на мель корейского корабля, были немедленно схвачены японскими "боевыми холопами», привезены в Мидзуки и преданы смертной казни, как презренные пираты. Затонул также корабль, на котором находился командующий корейским контингентом армады Великого хана. Согласно корейским источникам, шторм серьезно потрепал "Непобедимую Армаду» Хубилая, вернувшуюся в порты Корё, недосчитавшись тринадцати тысяч человек и более чем двухсот кораблей.

Молитвы Тэнно своим Божественным предкам не остались теми не услышанными.

В то время, когда юаньские корабли еще стояли в заливе, а роковой и смертоносный для захватчиков шторм только приближался, несколько сотен небольших суденышек с отчаянными японскими моряками и "боевыми холопами» на борту подошли к не успевшему поднять якоря флоту Великого хана и устроили на нем грандиозный пожар, используя набитые соломой суда-брандеры, запалив массу юаньских кораблей и уничтожив под прикрытием огня великое множество вражеских воинов. Вероятно, эти утлые суденышки не успели ускользнуть до начала Божественной Бури, как и юаньские корабли, так что храбрые японцы погибли вместе с уничтожаемыми ими завоевателями, принеся свои жизни в жертву на алтарь Отечества, предвосхитив судьбу японских летчиков-смертников в аналогичных обстоятельствах в конце Второй мировой войны.

Каан Хубилай был чрезвычайно раздосадован результатами битвы его багатуров с самураями на берегу Тикудзэн. Тем не менее, он считал, что столь тщательно спланированная юаньскими стратегами при его весьма деятельном личном участии десантная операция провалилась, прежде всего, из-за погодных условий, и продолжал пытаться оказывать дипломатическое давление на Чипунгу. Однако со следующими послами Великого хана японцы обошлись уже куда хуже, чем с прежними. В 1275 году по приказу "сиккэна» Ходзё Токимунэ (вероятно, потерявшего, в конце концов, всякое терпение) чрезвычайный и полномочный юаньский посол был обезглавлен, как какой-нибудь морской разбойник или грабитель с большой дороги. С двумя прибывшими впоследствии послами хана Хубилая поступили точно так же. Это означало уже открытое объявление войны державному потомку Чингисхана – весьма смелый поступок, если вспомнить, что в описываемое время Империя Юань - несомненно, сильнейшая и величайшая военная держава всего тогдашнего мира - находилась на вершине своего могущества, усиленно готовясь к вторжению в Индокитай (упоминаемый в "Книге о разнообразии мира» Марко Поло как "Зердамдан», буквально: "Золотые Зубы») и в Индию, и никто в тогдашнем мире не решался бросить ей вызов. В свое время аналогичный поступок – казнь послов деда Хубилая - каана Чингисхана – стоил, как мы помним, престола и головы могущественному Хорезмшаху Мухаммеду, одному из сильнейших (если не сильнейшему на тот момент) владык мусульманского мира.

Гордый внук "Потрясателя Вселенной» из рода Борджигин каан Хубилай, повелитель не менее чем одной пятой тогдашней ойкумены (обитаемой суши) и половины тогдашнего человечества, принял вызов, брошенный ему молодым "сиккэном», и стал готовить новую экспедицию в Страну Восходящего Солнца. В 1281 году Великий хан послал на покорение Чипунгу гораздо лучше оснащенную флотилию и гораздо более многочисленный десантный корпус – сто сорок тысяч (!) отборных воинов на тысяче кораблей. Однако за прошедшие годы отважные сыны Ямато не сидели, сложа руки. Они построили мощные береговые укрепления, возведенные так близко к берегу, чтобы высадившийся на него неприятельский десант (прежде всего - конница) не мог бы развернуться и построиться в боевые порядки, и загодя приготовились к новому юаньскому вторжению. Когда татаро-монголо-китайско-корейские интервенты прибыли к берегам Страны Восходящего Солнца (опять в Тикудзэн), их там уже поджидала во всеоружии преисполненная мужества отчаяния самурайская армия. Два месяца подряд десантники каана Хубилая сражались с японскими самураями, стремясь хотя бы закрепиться на побережье ненавистного Чипунгу, но "боевые холопы» Страны Восходящего Солнца всякий раз сбрасывали "заморских варваров» в море. Наконец, налетевший новый ураган – "Божественный Ветер», "Камикадзе», как и семь лет назад, разметал огромную юаньскую флотилию, уничтожив больше половины уже второй по счету "Непобедимой Армады» каана Хубилая, состоявшей главным образом из построенных наспех и, главным образом, не морских, а речных судов, не рассчитанных на шторм и потому шедших на дно, как скорлупки. Господь подул – и они рассеялись...

Юаньцы больше не нападали на негостеприимный Чипунгу (возможно, в их отказе от дальнейших попыток подчинить себе оказавшуюся неожиданно таким "твердым орешком» непокорную островную державу сыграло роль и то, что они увидели в Японии своими собственными глазами и что разительно отличалось от рассказов об этой стране, ходивших при дворе Великого хана в Ханбалыке – ни о каких домах и храмах с золотыми крышами или улицах, вымощенных крупным жемчугом и драгоценными камнями, не было и речи). И вообще, каану Хубилаю явно не везло в войне на море. Организованная всемогущим потомком Чингисхана военно-морская экспедиция с целью покорения индонезийского острова Явы также завершилась неудачей.

Божественный Ветер – "Камикадзе» - вызванный молитвами Тэнно, дважды спас Страну Восходящего Солнца от монголо-татаро-китайско-корейского вторжения во второй половине XIII века, когда могущество державы Чингисидов достигло своего апогея (именно после двукратного отражения японцами нашествия монголо-татар мировая держава Чингисидов начала неуклонно клониться к упадку). Данный факт широко известен, как и то, что в 1945 году японские летчики-смертники, также названные, в честь и в память того, оказавшегося спасительным для державы Ямато, средневекового Божественного Ветра, "камикадзе», многократно атаковали на своих начиненных взрывчаткой самолетах (поэтично именуемых "цветами вишни» - в память о знаменитых строфах древнего стихотворца, сравнивающего скоротечность жизни самурая с эфемерным, но прекрасным, цветком японской вишни-сакуры) армаду военно-морского флота Соединенных Штатов Америки, направлявшуюся к берегам островной Империи. Некоторым летчикам-"камикадзе» удалось поджечь, повредить или даже потопить американские военные корабли, хотя большинство из пилотов-самоубийц было сбито американской зенитной артиллерией еще на подходе к цели. Менее известен другой, поистине удивительный (во всяком случае, для тех, кто не верит в существование синтоистских богов-"ками») факт: в результате самоубийственных налетов пилотов-смертников на море разыгрался сильнейший тайфун, новая Божественная Буря, разметавшая американский флот вторжения и нанесшая ему такие серьезные потери, что стратегам США пришлось отказаться от попыток претворить в жизнь свой план вторжения на Японские острова с моря и вместо этого применить ядерное оружие...

ПАДЕНИЕ КАМАКУРСКОГО СЁГУНАТА

Недаром говорится, что "ничто не вечно под луной». С течением времени военные губернаторы-"сюго» становились все более независимыми от Камакурского сёгуната. "Сюго» превращались в крупных феодалов, сосредотачивая в своих руках все больше земельных владений. Особенно усилились родовитые дома юго-западных провинций, значительно увеличивших свои вооруженные силы. В XIII веке Япония вела оживленную торговлю с Китаем. Благодаря этой весьма прибыльной торговле обогащались не только купцы и ремесленники, но и феодалы западных и юго-западных провинций, откуда в основном велась эта торговля. Не желая мириться с усилением отдельных домов, Камакурский сёгунат препятствовал рыночной деятельности феодалов, ремесленников, торговцев и зажиточного крестьянства. Это послужило поводом для восстания против власти сёгуната.

Противоречиями между феодалами и сёгунатом решил воспользоваться честолюбивый Микадо Го-Дайго, с юных лет мечтавший вернуть Императорскому дому политическую власть. Подобно своим предшественникам в аналогичной ситуации, предприимчивый Божественный Тэнно привлек на свою сторону многих влиятельных феодалов, недовольных сёгунатом, в том числе юго-западного феодала Такаудзи Асикагу и восточного феодала Ёсисиду Нитту. Первые попытки разгромить войска Камакурского сёгуната, предпринятые в 1324 и в 1332 году, окончились неудачей. Однако в начале мая 1333 года Такаудзи Асикаге удалось захватить Императорскую столицу Киото, а Ёсисиде Нитте – сёгунскую столицу Камакуру (в благодарность за победу Нитта принес свой меч в жертву усердно почитаемой им богине Солнца Аматэрасу Омиками, бросив его в морские волны, что, согласитесь, напоминает историю о короле Артура, повелевшем своему последнему верному рыцарю поступить аналогичным образом со своим верным мечом Экскалибуром).

Оказавшись в совершенно безвыходном положении, "сёгун» и сохранившие ему верность восемь сотен "боевых холопов» совершили коллективное самоубийство. Камакурский сёгунат был уничтожен, после чего победители – Асикага и Нитта – не замедлили вступить между собой в борьбу на его обломках. Такаудзи Асикага представлял передовой, экономически развитый западный район, Ёсисида Нитта – отсталый восточный. В то время как на западе Японии, где было много заливных рисовых полей и налаженных водных транспортных путей, развивались ремесла и процветала торговля, на востоке Страны Восходящего Солнца царило запустение, торговля и ремесла еле тлели. Экономически победа Асикаги была предрешена. В 1338 году Нитта потерпел поражение при осаде крепости поддерживавших Асикагу монахов буддийского духовно-военного Ордена Фудзисима и, раненый в лоб вражеской стрелой, пробившей его шлем, покончил с собой весьма необычным для самурая способом. Он не стал вспарывать себе живот, в соответствии с ритуалом "сэппуку» (вероятно, вследствие нехватки времени), а якобы сам отрезал себе голову своим собственнымп мечом, так что на рисовое поле, в котором увяз его конь, сначала скатилась отделенная от тела голова, а затем упало и обезглавленное тело покорителя Камакуры. На первый взгляд история его самоубийства кажется неправдоподобной, но, учитывая горячку боя, фанатичную преданность Ёсисиды Нитты самурайскому кодексу чести и остроту самурайского меча...кто знает? "Темна вода во облацех», как выражались в подобных случаях наши далекие предки...

Как бы то ни было, но титул "сёгуна» перешел к представителям "военного дома» Асикага. Его глава, благородный самурай Такаудзи Асикага (1305-1358), однако, не стал восстанавливать разрушенную Камакуру и, вместе со своим новым "бакуфу», переселился в Императорскую столицу Киото. Ему хотелось быть поближе к Божественному Тэнно (а главное, к придворному окружению последнего), в целях осуществления более эффективного контроля. Однако, как вскоре выяснилось, это решение было роковой ошибкой.

Попав в Киото, новые предводители самураев, не искушенные еще в делах управления, сразу же угодили в водоворот интриг Императорского двора. Воины, привыкшие к железной дисциплине и суровой жизни, попав в изобиловавшую соблазнами столицу, погрязли в разврате, роскоши, а главное – безделье. Чтобы сравняться с надменной и кичливой придворной знатью "кугэ», "сёгун» Асикага и влиятельные самураи из его окружения стали, подражая "кугэ», строить себе великолепные дворцы в китайском вкусе, окруженные садами, каждый из которых был произведением искусства. Они участвовали в приемах, празднествах и театральных представлениях, содержали дорогостоящих наложниц и... все чаще пренебрегали государственными делами. Последствия не заставили себя долго ждать. Как только военные губернаторы-"сюго», которых "сёгун» прежде держал в строгости, почувствовали, что суровая хватка "бакуфу» ослабевает, они начали хозяйничать у себя в провинциях по своему усмотрению Уже в XV веке многие из местных правителей жили как владетельные князья – "даймё» (буквально: "великое имя»). Они формировали собственные отряды самураев, во главе которых нападали на своих соседей, видя в каждом врага, пока, наконец, отдельные стычки не переросли в настоящую гражданскую войну, все шире и шире расползавшуюся по стране.

Последующую фазу этой войны "всех против всех» называют "сэнгоку дзидай», то есть буквально: "эпоха воюющих (между собой – В.А.) провинций». Длилась она с 1478 по 1577 год, то есть целое столетие. Это время было ужасным для Страны Восходящего Солнца и для почти всех жителей - кроме представителей сословия "боевых холопов» – уж они-то могли вволю предаваться ратным утехам, получив вдобавок небывалые дотоле возможности "служебного роста» (в течение этого столетия практически каждый "буси» мог сделать совершенно головокружительную и немыслимую ранее военную карьеру, дослужившись от рядового "боевого холопа» до генерала и даже министра, пока этому "безобразию» - с точки зрения родовитых аристократов, разумеется! - не положил конец диктатор Хидэёси Тоётоми, сам выбившийся "в люди» из самых низов)!

В пору всеобщего безумия "боевые холопы», веками воспитываемые в духе верности и преданности господину, стали совершать поступки, совершенно немыслимые для самурая прежде. Все чаще начальники самурайских отрядов восставали против нанявших их владетельных князей-"даймё», которым недавно, в духе лучших самурайских традиций, клялись в верности не на жизнь, а на смерть, убивали их или изгоняли, присваивая себе их владения. Наступила эпоха потрясения устоев прежней жизни, которую историки называют "гэкокудзё» ("низшие одолевают высших»). О том, как эта вакханалия измен и кровопролитий сказалась на японском обществе, красноречиво свидетельствуют следующие цифры.

В начале "эпохи воюющих провинций» в Японии насчитывалось приблизительно двести шестьдесят "даймё», причем все они происходили из благородных самурайских родов. К концу эпохи "сэнгоку дзидай» во всей Японии осталось не больше десятка "даймё», именуемых "сэнгоку даймё» (буквально: "князьями воюющих провинций») – мелких, тщеславных провинциальных князьков, нередко являвшихся не потомственными знатными самураями, а людьми сомнительного происхождения, которые в смутное время пробивались наверх собственными силами, не брезгуя поступками, несовместимыми с канонами самурайской чести.

ВОССТАНОВЛЕНИЕ ЕДИНСТВА ДЕРЖАВЫ ЯМАТО

В середине XVI века казалось, что Империя Ямато, сотрясаемая гражданской войной, того и гляди безвозвратно развалится на отдельные государства и лишь чудо сможет предотвратить окончательный распад и вернуть стране долгожданный (для всех, кроме живших войной и раздорами самураев!) мир.

Но свершилось очередное чудо, не меньшее, чем "Камикадзе». "Даймё» провинции Овари (расположенной в центральной части острова Хонсю) Нобунага Ода (1534-1582) совершенно неожиданно стал спасителем страны.

Нобунага родился в 1534 году. Его отец, Нобухидэ Ода, был одним из "даймё» провинции Овари. Нобунага Ода был выдающимся человеком – целеустремленным, прозорливым, лишенным предрассудков, хладнокровным, вероломным и хитрым. Вдобавок он оказался гениальным полководцем. Самым главным врагом клана Ода был "даймё» Ёсимото Имагава. Разгром его войск в битве при Окэгасаме в 1560 году, при деятельном участии молодого Нобунаги, оказался событием, одинаково важным как для семейства Ода, так и для всей Японии. Подобно своему отцу Нобухиде, Нобунага Ода был убежденным сторонником введения в самурайских войсках новых военных технологий, что и продемонстрировал в 1553 году в ходе визита к своему тестю Досану Сайто. В свиту Нобунаги входили, между прочим, тысяча триста пехотницев-"асигару», восемьсот из которых были вооружены длинными копьями, а пятьсот – аркебузами-"тэппо». Досан Сайто не смог сдержать своего восхищения. По горькой иронии судьбы, самый успешный изо всех будущих завоевательных походов Нобунаги Оды был поход 1567 года, направленный против внука Сайто, у которого Нобунага в результате отнял замок Гифу. Совершив целый ряд удачных военных походов против крупных феодалов и сломив мощь влиятельных буддийских монастырей (обладавших многочисленными боевыми отрядами воинов-монахов, наподобие духовно-рыцарских Орденов средневековой Европы, и активно участвовавшие в междоусобных войнах), Нобунага сумел подчинить своей власти центр Страны Восходящего Солнца со столицей Киото. В борьбе с буддийскими монастырями Ода пользовался активной поддержкой католических миссионеров из Ордена иезуитов, проводивших, по поручению папского престола и своего генерала (Глава римско-католического клерикального Ордена иезуитов (или, по-латыни, Societas Jesu, то есть "Общества Иисуса») официально именовался (и именуется по сей день) "генералом», (а неофициально – "черным папой») – прим. авт.) в описываемый период активную миссионерскую деятельность в Китае и Японии, а заодно снабжавших своего подопечного (Нобунага Ода был не только крещен по обряду римско-католической церкви и не только брал с собой в походы христианских католических священников, громогласно восклицая: "Амен!» ("Амен!» - латинский вариант формулы "Аминь!» (др.-евр.: "Да будет так!») – этот эпизод вошел в знаменитый художественный фильм Акиры Куросавы "Кагэмуся» ("Тень воина») – прим. авт.), когда те благословляли его на бой, но и носил на поле боя западноевропейские рыцарские доспехи и шлем с забралом, присланные ему в дар самим папой римским через короля Португалии – как церковный, так и светский владыка "латинян» надеялись, с помощью Нобунаги, христианизировать далекую Японию, столь желанную для западных европейцев еще со времен Марко Поло, и тем самым подчинить ее своей власти) ценными, не известными ранее в Стране Восходящего Солнца, знаниями (особенно в области математики, физики и астрономии), а главное - огнестрельным оружием (вскоре искусные и оказавшиеся уже в те давние времена чрезвычайно восприимчивыми ко всему новому японские мастера-оружейники, взяв за образец западноевропейские аркебузы, наладили производство собственного огнестрельного оружия – об этом будет еще подробнее рассказано далее). В 1568 году Нобунага Ода, разместив свою ставку в замке Гифу, в союзе со своим верным вассалом Иэясу Токугавой, следовавшим за ним в арьергарде по дороге Токайдо и прикрывавшим его с тыла, вступил в Киото и отрешил от власти Ёсиаки – последнего "сёгуна» из "военного дома» Асикага (находившегося с тех пор "в бегах») (По другим данным, последнее событие произошло в 1573 году – прим. авт.). Взятие Киото Нобунагой Одой явилось важным символическим шагом. Все другие крупные "даймё», вынашивавшие сходные планы, были крайне раздосадованы тем, что связавшийся с христианскими "заморскими чертями», именуемыми по-японски также "намбандзин» ("варвары с Юга»), Нобунага их опередил. Главными противниками подобного внутриполитического развития на местах были могущественные семейства Адзаи и Асакура, угрожавшие Нобунаге с севера. В 1570 году Нобунага Ода одержал над этими враждебными вынашиваемой им идеей объединения Японии от моря и до моря кланами победу в сражении при Анегаве. Ожесточенная битва шла весь жаркий летний день в ложе реки Анегавы. Согласно свидетельствам очевидцев, это было сражение в классическом самурайском стиле, с большим количеством единоборств, преимущественно на мечах. Нобунага позаботился о том, чтобы на протяжении трех последующих лет от кланов Асакура и Адзаи не осталось и следа. Овладев их родовыми замками Одани и Итидзё га тани, Ода разместил в них свои собственные гарнизоны.

Однако оставалась еще угроза в лице популярной буддийской секты "дзёдо-синсю», с армиями которой – "Икко-икки», Нобунаге пришлось воевать на протяжении долгих двенадцати лет. Воинственные буддисты оказались гораздо более серьезным препятствием на пути к осуществлению далеко идущих планов Нобунаги, чем кто-либо из соперничавших с ним "даймё». В определенный момент эти буддийские армии, состоявшие не только из воинов-монахов, но и из восставших крестьян, превратились в самостоятельную силу на японской политической арене. В провинции Кага они даже изгнали тамошнего "даймё» из его родовых владений, учредив там своеобразное "государство в государстве» под контролем многочисленных мелких землевладельцев и крестьян, объединенных фанатичной верой в правоту вероучения своей секты.

"Икко-икки» из района Осаки стали причиной самой продолжительной осады в японской истории. В ходе этой осады Нобунага Ода был вынужден время от времени уменьшать крепостной храм Исияма Хонъяндзи. Этот продолжительный и кровопролитный поход был направлен против мощного замкового комплекса, построенного по последнему слову тогдашней фортификационной архитектуры в море камышей и рек. Подкрепления и провиант для осажденного крепостного гарнизона приходилось подвозить по воде, воспользовавшись щедрой и активной помощью самурайского клана Мори, под обстрелом многочисленных аркебузиров осаждающих (в войсках "Икко-икки» имелось большое количество огнестрельного оружия – талантливые японские оружейники к этому времени уже наловчились производить "тэппо» и поставили производство местных копий заморских "огненных трубок» на поток).

Кроме неукротимых фанатиков "Икко-икки», Нобунаге угрожала еще одна армия, одержимая столь же неистовым религиозным пылом – буддийская секта, члены которой – воины-монахи, не признававшие законность киотских властей, издавна обитали на священной горе Хейдзян – центре тэндай-буддизма. Теперь они объединились с "Икко-икки» и выступили против Нобунаги Оды. Когда последний в 1570 году вторгся в провинцию Этидзэн и проходил мимо подножия священной горы Хейдзян, то сразу сообразил, что засевшие на горе монахи-воины угрожают его коммуникациям севернее Киото. В 1571 году Ода окружил гору огромным войском. "Боевые холопы» Нобунаги, постепенно восходя по горным тропам к вершине, уничтожали на своем пути все живое, включая буддийских священнослужителей и гражданских лиц, невзирая на пол и возраст. Кровавая расправа с правыми и виноватыми явилась грозным предупреждением всем, кто осмелился бы встать у него на пути. Это была, возможно, единственная военная операция Нобунаги Оды, в ходе которой некоторые его подчиненные – вплоть до генералов-"тайсё» - отказывались выполнять отданные им приказы – и не были за это наказаны...

Как бы то ни было, не без помощи подобных наглядных примеров присущей ему крайней беспощадности, Нобунага становился раз от разу все сильнее. В 1575 году он одержал свою самую знаменитую победу при осаде замка Нагасино. Нагасино, пограничный замок клана Ода, подвергся нападению воинственного князя Кацуёри Такэды. Нобунага поспешил на помощь своему осажденному войсками Такэды в крепости гарнизону. Его укрепленные оборонительные линии располагались на расстоянии нескольких километров от осажденной крепости. Клан Такэда был известен своей многочисленной тяжеловооруженной конницей и пристрастием к применению огнестрельного оружия. Но на этот раз он столкнулся с противником, вооруженным тремя тысячами аркебуз. Воины Нобунаги Оды были настолько дисциплинированными, что, хладнокровно подпустив поближе неприятельскую тяжелую кавалерию, почти в упор вели по ней огонь организованными залпами, буквально выкашивавшими ряды снова и снова атаковавших их позиции конных "боевых холопов» Кацуёри Такэды. Сила нападающих была подорвана, и в последовавшей вслед за расстрелом кавалерии Такэды рукопашной схватке одержали победу "буси» Нобунаги Оды.

В 1576 году Нобунага построил сильно укрепленный замок Адзути, в который перенес свою ставку. Там он находился на достаточном удалении от Киото, чтобы чувствовать себя в безопасности от всякого рода неприятных неожиданностей, но в то же время достаточно близко от столицы, чтобы сразу же вмешаться в случае нежелательного для него изменения ситуации и взять ее под контроль. В 1578 году войско Нобунаги Оды, при поддержке войск клана Мори, приняло участие в целой серии ожесточенных боев (как на суше, так и на воде) с отрядами буддийских фанатиков "Икко-икки» при Кидзугавагути, в 1579 году совершило несколько походов против "Икко-икки» в районе Осаки, а в 1580 году – против непокорных ему провинций Исе и Ига.

В состав войск Нобунаги Оды входили два отборных конных самурайских подразделения – "Красные дьяволы» (облаченные в кроваво-красные доспехи и шлемы, с красными опознавательными флагами за спиной), в составе которых начинал свою военную карьеру знаменитый впоследствии "тайсё» Маэда Тосииэ, и "Черные дьяволы» (облаченные, соответственно, в черные доспехи и шлемы, каждый из которых имел за спиной пару своеобразных "крыльев» с позолоченными "перьями»; они напоминали крылья за спинами тогдашних кавалеристов армии турок-османов, польско-литовских гусар и конных телохранителей-"жильцов» Великих Государей Московских). В рядах "Черных дьяволов» Нобунаги Оды начинал свою карьеру прославленный "тайсё» Наримаса Саса.

Уже в 1582 году Нобунага Ода, опираясь на свою многочисленную, оснащенную высококачественным огнестрельным оружием и обладавшую сильной самурайской конницей, армию, контролировал большую часть Центральной Японии, включая Киото, и важные в стратегическом отношении, ведущие на восток дороги Такайдо и Накасэндо. Разгромив в 1580 году войска враждебного ему "даймё» Хонгандзи Исиямы, Нобунага впервые за годы своей блестящей военно-политической карьеры начал распространять свое влиянипе в западном направлении. Два его наиболее опытных и одаренных "тайсё» повели – каждый по отдельности, но параллельно - наступление на запад. Хидэёси Тоётоми занялся умиротворением Западного побережья Хонсю, а его соратник Мицухидэ Акэти преследовал аналогичные цели на севере Японского моря. Многие из военных походов Хидэёси были направлены против ранее союзного Нобунаге самурайского клана Мори. Наконец, летом 1582 года он подступил к родовому замку Мори – Такамацу, терпеливо выжидая, пока замок будет затоплен речными водами, поднявшимися от возведенных по его приказу дамб. И в этот момент Хидэёси получил известие, в корне изменившее всю его дальнейшую жизнь, как и судьбу Страны Восходящего Солнца. Упорное сопротивление самураев клана Мори вынудило Хидэёси запросить у своего сюзерена Нобунаги Оды подкреплений. Ода выслал ему подкрепления под командованием Муцухидэ Акэти, намереваясь выступить вскоре следом за ними. Тем самым Нобунага остался без достаточно сильной защиты. В ту же ночь Акэти развернул войска, отданные Нобунагогй Одой ему под начало, двинул их обратно на Киото и напал на Нобунагу, которому впервые изменило счастье. Нобунага Ода, окруженный в киотском храме мятежными войсками восставшего против него полководца, был вынужден покончить с собой (а по другой версии – пал от руки Мицухидэ Акэти, которого в свое время, в порыве гнева, смертельно оскорбив, ударив по голове веером). Япония снова оказалась на грани катастрофы.

Так погиб первый объединитель Японии и один из величайших самурайских полководцев. Его организационные таланты, выдающиеся способности тактика и активное использование им современнейших по тем временам военных технологий поставили его в ряд самых выдающихся военачальников державы Ямато.

Другой отличительной особенностью Нобунаги Оды была его вошедшая в пословицу беспощадность. Побежденные самурайские кланы, осмелившиеся сопротивляться ему, обычно истреблялись Нобунагой поголовно (за исключением Хонгандзи Исиямы – но это исключение стало не более чем подтверждением правила). Неприятелей этот своеобразный японский христианин (видимо, почитавший Ветхий Завет больше Нового) вырезал буквально тысячами, и его насильственная смерть стала, в сущности, вполне закономерным завершением преисполненной насилия жизни объединителя Японии.

Тем, что дело объединения Страны Восходящего Солнца было все-таки продолжено, держава Ямато была обязана самому способному из полководцев покойного Нобунаги Оды – Хидэёси Тоётоми (1536 (Согласно другим источникам – 1537 – прим. авт.)-1598), выдающемуся японскому военному и политическому деятелю, в свою очередь объединившему средневековую Японию - выходцу отнюдь не из благородного и доблестного самурайского, а из всеми презираемого (к описываемому времени) крестьянского сословия, Так, во всяком случае, гласит наиболее распространенная (хотя и всего лишь одна из многих) версия происхождения будущего диктатора и очередного объединителя Страны Восходящего Солнца.

Согласно этой версии, Хидэёси родился в крестьянской семье в провинции Овари в 1536 (или в 1537) году. В юные годы, возжелав стать самураем, последовательно нанимался на службу к нескольким военачальникам, пока в 1554 году не присоединился окончательно к будущему властителю провинции Овари — Нобунаге Оде. Последний возвел Хидэёси в чин генерала-"тайсё» за блестящий ум и выдающиеся военные способности. Среди подвигов, принесших крестьянскому (?) сыну популярность в самурайской среде, современники называли форсированное ("за одну ночь») строительство замка Суномата в 1566 году, прикрытие тылов армии Нобунаги Оды в битве при Канагасаки в 1570 году, а также взятие сильно укрепленного и окруженного со всех сторон водой замка Такамацу в 1582 году. В 1583 году, после гибели Нобунаги Оды в храме Хоннодзи от рук мятежника Мицухидэ Акэти (или самоубийства объединителя Японии в окруженном и подожженном мятежниками храме), Тоётоми Хидэёси фактически узурпировал всю полноту власти своего покойного сюзерена. Получив от самого Божественного Тэнно в 1585 году сан регента ("кампаку»), а в 1586 году - должность "великого министра» ("дайдзё-дайдзина»), а также фамилию аристократического рода Тоётоми, энергичный Хидэёси к 1591 году обхединил под властью Божественного Тэнно (а фактически – под своей собственной властью) все области державы Ямато, фактически представлявшие собой отдельные феодальные государства. Хидэёси составил общеяпонский земельный кадастр, ставший основанием для налогообложения населения Страны Восходящего Солнца на протяжении следующих трёх столетий, а также провёл изъятие всего имеющегося у крестьян и горожан оружия, разделив японское общество на администраторов (из представителей воинского сословия) и подчиненного им гражданского населения. Его правление ознаменовалось запретом христианства в Японии в 1587 году и агрессией против Кореи и китайской Империи Мин (1592-1598). Хидэёси Тоётоми переселился в мир иной в 1598 году, оставив в качестве преемника малолетнего сына Хидэёри Тоётоми.

Рассмотрим теперь несколько подробнее важнейшие вехи его жизни и деятельности.

Итак, будущий Верховный правитель Японии появился на свет в семье простого крестьянина по имени Яэмон (фамилий крестьяне в эпоху господства самураев не имели) в деревне Накамура, расположенной в провинции Овари. Точная дата его рождения неизвестна, историки приводят два её возможных варианта: 2 февраля 1536 года и 26 марта 1537 года. Родословная отца Хидэёси также плохо изучена. Одни исследователи утверждают, что он был простым крестьянином, другие считают его выходцем из низшей прослойки самураев, (или из среды пехотинцев-"асигару», мобилизуемых, в качестве вспомогательных частей поддержки самурайских армий, только в случае военной необходимости, а в мирное время занятых обработкой земли, подобно простым крестьянам). Согласно некоторым источникам, отец Хидэёси служил "асигару» в войсках Нобунаги Оды и вышел в отставку после ранения аркебузной пулей в одном из сражений, будучи освобожден от военной службы по личному указанию Оды, ценившего его за храбрость (в свете этой версии становится более понятным будущий быстрый карьерный рост сына старого ветерана – Хидэёси – в армии Нобунаги Оды).

После смерти отца мать Хидэёси снова вышла замуж. Поскольку отчим постоянно бил и ругал пасынка, находя его неспособным к труду земледельца, последний решил убежать из дома и во что бы то ни стало стать самураем. Молодой Хидэёси оставил родные края и подался на восток, в провинцию Суруга, где собирался наняться на службу к самураям клана Имагава.

Крестьянский (предположительно) сын, приняв новое имя - Киносита Токитиро -, смог устроиться слугой к самураю по имени Наганори Мацусита, одному из вассалов клана Имагава. Став через десятки лет повелителем всей Страны Восходящего Солнца, он щедро отблагодарил своего первого сюзерена, даровав ему во владение замок Кусано и близлежащие плодородные земли.

В 1554 году Хидэёси ушел со службы клана Имагава и нанялся на службу к Нобунаге Оде в качестве "носителя сандалий». Тем самым он вошел в круг приближенныхь полководца (что заставляет вспомнить приведенную выше версию о службе в войсках Нобунаги еще его отца, хорошо зарекомендовавшего себя, боевые заслуги которого не были забыты Нобунагой и способствовали карьерному росту сына старого "асигару»).

Так или иначе, способный простолюдин быстро поднимался по самурайской иерархической лестнице. Первой его засвидетельствованной в источниках несомненной заслугой на службе новому сюзерену стал ремонт обвалившихся укреплений резиденции Нобунаги Оды. Под руководством Хидэёси, который тогда ещё числился простым слугой Нобунаги, строительно-восстановительные работы были завершены всего за три дня. Эта оперативность настолько поразила Нобунагу Оду, что "даймё», несмотря на неаристократическое происхождение своего подчинённого, назначил его управителем призамкового города Киёсу. Хидэёси, как успешному хозяйственнику, также были поручены финансовые операции всего клана Ода. Достигнув высокого социального статуса, новоиспечённый самурай закрепил свое положение, вступив в 1564 году в законный брак с дочерью Нагамасы Асано, знатного самурая и вассала Нобунаги Оды.

В 1566 году Хидэёси отличился в ходе войны Нобунаги Оды с самурайским кланом Сайто за провинцию Мино. Ему удалось быстро ("всего за одну ночь») возвести укрепление в болотистом районе Суномата, ставшим главным плацдармом для штурма неприятельской цитадели. Кроме того, Хидэёси удалось переманить на свою сторону ряд влиятельных "тайсё» (генералов) противника. Ход войны изменился не в пользу клана Сайто, и через два года Нобунага Ода смог захватить всю провинцию.

В 1568 году Хидэёси принимал участие в походе войск Нобунаги Оды на Киото и был назначен, совместно Мицухидэ Акэти, соправителем столицы.

В 1570 году Хидэёси со своим "бусиданом» вошёл в состав армии Нобунаги Оды, выступившей в поход на самураев клана Асакура, властителей северной провинции Этидзэн. В ходе этой кампании стало известно об измене союзника Нобунаги – Нагамасы Адзаи -, вознамерившегося, вместе с силами клана Асакура, взять армию Оды в тиски. Нобунага решил поспешно отступить к столице, оставив Хидэёси, назначенного предводителем арьергарда, на верную смерть. Тем не менее, тот успешно отразил все атаки неприятеля в районе Канагасаки и возвратился в Киото с вверенным ему войсковым контингентом целым и невредимым. Этот подвиг - самоотверженное прикрытие отхода войска Нобунаги – окончательно изменил отношения самураев клана Ода к Хидэёси. Если раньше благородные "боевые холопы» в нём видели лишь выскочку-простолюдина "с непропорционально маленькой головой, похожей на обезьянью», то отныне считали его одаренным полководцем и ровней себе во всех отношениях.

После поголовного истребления вероломно изменившего Нобунаге самурайского клана Адзаи в 1573 году, Хидэёси получил от Оды в лен бывшие владения этого уничтоженного им "под корень» рода "боевых холопов» в северной части провинции Оми и построил там крепость Нагахама. Поскольку он не имел собственных вассалов, то принял к себе на службу своих родственников, преимущественно выходцев из "низкого» крестьянского сословия. Кроме этого, он принял в свой клан некоторых вассалов уничтоженного рода Адзаи, блуждавших, в качестве бесприютных "ронинов», по Стране Восходящего Солнца, в поисках нового сюзерена, которому могли бы предложить свои мечи и жизни. Тогда же он принял новое имя - Хидэёси Хасиба.

В 1575 году Хидэёси принял участие в упомянутой выше знаменитой битве при Нагасино, в которой три тысячи аркебузиров Нобунаги Оды, почти что в упор, расстреляли знаменитую самурайскую конницу клана Такэда, навеки сломив военно-политическую мощь этого "военного дома», чуть было не объединившего под своей властью всю Страну Восходящего Солнца.

В 1576 году Хидэёси был назначен помощником "тайсё» Кацунэ Сибаты, командующего войсками Нобунаги Оды, преградивших путь наступающей армии "даймё» Кэнсина Уэсуги (давнего соперника клана Такэда). При обсуждении плана боевых действий Хидэёси поссорился с командующим и самовольно оставил военную ставку. Проведённая Кацунэ Сибатой лобовая атака не увенчалась успехом, и возглавляемая им армия клана Ода потерпела сокрушительное поражение в битве с войсками Уэсуги при Тэдоригаве. Сюзерен Хидэёси – Нобунага Ода -, узнав о фактическом дезертирстве своего вассала в канун сражения, собирался казнить его, но, учитывая возможность использовать хозяйственные и полководческие качества Хидэёси, в конце концов, ограничился вынесением дезертиру строгого выговора.

Чтобы дать Хидэёси возможность искупить свою вину, Нобунага Ода назначил своего провинившегося вассала командующим войсками клана Ода в войне против могущественного самурайского клана Мори (чей родовой герб-"мон» - журавль с поднятыми крыльями - стал эмблемой японской авиакомпании "Джапан Эр Лайнс», ДжиЭйЭл). В 1577—1578 гг. Хидэёси удалось подчинить несколько самурайских родов - Акамацу, Бэссё и Кодэра - и создать на их землях плацдарм для борьбы с Мори, с центром в замке Химэдзи. В 1579 году Хидэёси сумел переманить на свою сторону самураев рода Укита, давних вассалов клана Мори.

Однако в 1580 году в тылу у Хидэёси против власти Нобунаги Оды восстал самурайский род Бэссё, вследствие чего ему пришлось приостановить успешно развивавшееся наступление на запад и осадить родовой замок восставших. Неприятельская цитадель была взята измором только через год, после чего Хидэёси захватил провинцию Тадзима - владение старинного самурайского рода Ямана. Последние вассалы главы клана Ямана, собравшиеся в замке Тоттори, видя бессилие своего сюзерена, изгнали его и перешли на сторону Мори (как видим, самурайские заповеди, и первейшая из них – непоколебимая верность сюзерену – соблюдались "боевыми холопами» на практике далеко не всегда, особенно в трудные времена "войны всех против всех»). В 1581 году Хидэёси осадил замок Тоттори и, скупив весь провиант в округе, взял неприятельскую цитадель измором.

Как уже упоминалось выше, в 1582 году Хидэёси по приказу Нобунаги Оды вторгся в провинцию Биттиу и осадил замок клана Мори Такамацу. Этот замок находился в окружённой горами долине, омываемой с обеих сторон реками. Хидэёси свёл дамбы вокруг замка и изменил направление рек так, что вода залила всю долину. В результате этой инженерной стратагемы Хидэёси и сильных дождей замок превратился в островок посреди искусственного озера. До его падения оставалось несколько недель.

В мае 1582 года, как уже говорилось выше, против Нобунаги Оды восстал его вассал Мицухидэ Акэти (которого Ода когда-то оскорбил, ударив веером, посеяв в душе злопамятного вассала зерна ненависти и будущей мести). Окруженный в киотском храме Хоннодзи (как и многие японцы тех и нынешних времен, Ода, будучи ревностным христианином, оставался в то же время – так, на всякий случай! – синтоистом, а заодно и буддистом) десятитысячным войском мятежника, Нобунага Ода, увидев, что храм охвачен огнем, совершил над собой обряд "сэппуку» (по другой версии, он пал от руки Мицухидэ Акэти, однако точно установить это так и не удалось, поскольку тело злополучного "даймё» сгорело в пламени пожара, уничтожившего храм). Узнав о гибели своего сюзерена, Хидэёси, все еще осаждавший замок Такамацу, скрыл полученную новость от противника, заключил перемирие с кланом Мори и спешно отвел все свои войска к столице. Одновременно на разгром мятежных самураев Мицухидэ Акэти (объявившего себя "сёгуном») двинулся ещё один близкий соратник Нобунаги - Иэясу Токугава -, однако Хидэёси опередил Токугаву, преодолев всего за три дня расстояние в несколько сотен километров. 12 июня 1582 года сорокотысячная армия Хидэёси, благодаря своему подавляющему численному превосходству, разгромила войска самозваного "сёгуна» Мицухидэ Акэти в битве при Ямадзаки. Искавший спасения в бегстве вероломный Мицухидэ (вошедший в историю Японии под ироничным прозвищем "сёгун на тринадцать дней» или "тринадцатидневный сёгун») был убит местными крестьянами при попытке силой получить от них провизию и конский фураж (по другой, более "романтической» и "героической», версии, "тринадцатидневный сёгун» пал от руки самого Хидэёси, желавшего во что бы то ни стало отомстить неверному вассалу за гибель своего сюзерена).

Всячески выставляя себя в качестве "мстителя за своего господина Нобунагу», Хидэёси увеличил тем самым своё влияние в среде соратников клана Ода. На совещании в замке Киёсу, где решался вопрос о наследстве рода Ода, он заручился поддержкой влиятельных "тайсё» Нагахидэ Нивы и Цунэоки Икэды. По решению совещания, Хидэёси получал часть владений покойного Нобунаги Оды и упрочил свое положение, став регентом-советником нового предводителя "военного дома» Ода — трёхлетнего Хидэнобу. Решения совещания вызвали недовольство давнего недоброжелателя и оппонента Хидэёси — "тайсё» Кацуиэ Сибаты (не простившего ему, в отличие от покойного Оды, дезертирства перед битвой при Тэдоригаве и с большим беспокойством следившего за его неудержимым возвышением).

В 1583 году противостояние между Хидэёси и Сибатой переросло в вооружённый конфликт. В решающем сражении при Сидзутагакэ войска Кацуиэ Сибаты потерпели поражение и отступили в провинцию Этидзэн. Со временем на сторону Хидэёси перешел Маэда Тосииэ, влиятельный вассал рода Ода и многолетний союзник Сибаты. Пользуясь моментом, армия победителей вторглась во владения противника и окружила его главную цитадель Китаносё. Убедившись в безвыходности своего положения, Кацуиэ Сибата и его супруга Оити совершили над собой обряд "сэппуку», и крепость пала. После падения крепости Китаносё оппозиционные Хидэёси силы внутри клана Ода капитулировали перед регентом-советником, который стал фактическим преемником Нобунаги Оды, захватив его владения и продолжив дело подчинения Японии своей власти.

Сильнейшим конкурентом Хидэёси в деле объединения Страны Восходящего Солнца был бывший союзник Нобунаги Оды – Иэясу Токугава (о котором будет еще подробно рассказано далее). В 1584 году "боевые холопы» Хидэёси и Иэясу сошлись в битве при Нагакутэ, из которой самураи Токугавы вышли победителями. Однако экономический и военный потенциал Хидэёси был настолько мощным, что Иэясу, трезво поразмыслив и осознав, что выигрыш одной битвы не означает выигрыша всей войны, пошёл на мирные переговоры, прислав в ставку соперника своего старшего сына в качестве заложника. Однако Хидэёси отправил того обратно, требуя от Токугавы лично явиться к нему в Киото и признать свою вассальную зависимость. Тем не менее, Иэясу Токугава не собирался оставлять своих владений и признавать себя вассалом Хидэёси. Чтобы принудить Токугаву к покорности, Хидэёси выдал за него свою сестру Асахи и даже отправил к нему в качестве заложницы свою престарелую мать. Наконец, в 1586 году Иэясу Токугава прибыл в Киото, где присягнул на верность новому сюзерену. Таким образом, Хидэёси закрепил за собой статус единственного законного наследника Нобунаги Оды.

В 1583 году Хидэёси выстроил в городе Осака огромный замок, возведенный им на фундаменте снесенных ранее укреплений буддийского монастыря Хонган-дзи, Согласно свидетельствам современников, столь мощными фортификационными сооружениями в то время не могла похвастаться ни одна крепость - ни в Японии, ни в Китае, ни в Корее. При новом регенте Осака стала главным финансовым центром и фактической столицей Страны Восходящего Солнца.

В 1580-х гг. Хидэёси собирался восстановить в Японии сёгунат (чтобы самому править от имени "сёгуна») однако отказ отрешенного от власти "сёгуна» Ёсиаки Асикаги (пребывавшего "в бегах» то ли с 1568, то ли с 1573 года) признать его своим сыном похоронил этот замысел. Поскольку стать Главнокомандующим всех японских "боевых холопов» сам Хидэёси не мог, вследствие незнатности (или, во всяком случае, неясности) своего происхождения, честолюбивый полководец принял решение стать "первым лицом» при Императорском дворе и руководить государством от лица Императора-марионетки.

Хидэёси – некрасивый, малообразованный, тщеславный, но смышленый и волевой выходец отнюдь не из благородного и доблестного самурайского, а из всеми презираемого (к описываемому времени) крестьянского сословия, тем не менее, был блестящим стратегом. После самоубийства (или убийства) Нобунаги Оды он, как мы с вами убедились, с беспощадной решимостью продолжил дело, начатое его покровителем. Что, впрочем, нисколько не помешало Хидэёси в 1583 году осадить сына и наследника своего покойного покровителя – Нобутаку Оду (Камбэ) - в замке Гифу, доведя Оду-младшего до самоубийства (но это так, к слову) (Нобунага Ода оставил после себя пятерых сыновей, и судьба всех его отпрысков была одинаково печальной... - прим. авт.)...

В 1585 году Хидэёси получил от Божественного Тэнну звание регента ("кампаку») - теперь уже всей державы Ямато (а не только клана Ода). В следующем году новому регенту Страны Восходящего Солнца были пожалованы Императором аристократическая фамилия Тоётоми и упоминавшаяся выше должность главного министра ("дайдзё-дайдзин») – высочайшая должность при японском Императорском дворе. Тем самым было положено начало законному правлению Империей Ямато человека, который, по обычаям самурайского японского государства, никогда не мог бы править Страной Восходящего Солнца, в силу своего плебейского (или, по меньшей мере, "темного») происхождения.

После разгрома повстанцев-буддистов из секты "Икки-икки», завладевших провинцией Кии, изгнав оттуда местного "даймё» (с ними боролся еще Нобунага Ода), Хидэёси направил свои войска на захват японского острова Сикоку, пребывавшего под властью местного правителя князя Тёсокабэ Мототики. В 1584 году, перед началом войны с Тёсокабэ, последнему было предложено признать себя вассалом рода Тоётоми, передать ему центральные земли острова Сикоку и получить взамен три отдалённых области. Как и следовало ожидать, гордый предводитель самураев Тёсокабэ это предложение отверг, и Хидэёси отправил на Сикоку экспедиционную армию под командованием своего младшего брата. Общее количество наступавших на Тёсокабэ с севера и востока войск Тоётоми превысило сто тысяч "буси». Тёсокабэ, потерпев поражение в целой серии кровопролитных битв, был вынужден, наконец, сложить оружие. После победоносного завершения этой кампании Хидэёси завоевал мятежную провинцию Кага, которой правил бывший вассал Нобунаги Оды - Саса Наримаса (свирепый воин, носивший на своем опознавательном флажке черное изображение злого духа-"они» на белом поле).

В 1585 году самурайский клан Симадзу расширил свои владения на острове Кюсю за счёт захвата земель, принадлежавших союзникам Хидэёси. Требование признать клан Симадзу вассалом клана Тоётоми было отклонено, что стало поводом к интервенции. Военную интервенцию ускорило поражение войск союзников Хидэёси с Кюсю и Сикоку, которое было нанесено им отрядами самураев клана Симадзу из области Сацума в битве на реке Хэцугикава в 1586 году.

В 1587 году Хидэёси во главе двухсоттысячного войска лично отправился в поход на остров Кюсю. Самураи клана Симадзу не смогли противостоять армии "дайдзё-дайцзина», превосходящей их силы в десять раз, и сдались противнику.

Таким образом, вся Западная Япония оказалась под контролем Хидэёси Тоётоми. На завоёванных землях он в 1587 году запретил проповедь христианской веры (что означало открытый разрыв с политикой Нобунаги Оды, ревностного исповедника и покровителя христианства).

Уже к 1588 году Хидэёси был столь силен, что смог назначить своих наместников даже в самые отдаленные провинции страны и добиться отданного им всему населению (кроме самураев, служащих своим господам-сюзеренам) приказ сдать все имеющееся у них оружие.

С 1589 года Хидэёси Тоётоми обдумывал план уничтожения крупнейшего властителя области Канто (ныне поглощенной территорией столицы Японии – города Токио) – рода Го-Ходзё. Поводом к войне стал захват вассалами клана Го-Ходзё последнего одного из замков, принадлежавших самурайским кланам Санада и Судзуки, союзникам Тоётоми. В 1590 году Хидэёси осадил главную неприятельскую цитадель – сильно укрепленный и окруженный со всех сторон водными преградами замок Одавару - вознамерившись взять её не штурмом, а измором, чтобы избежать ненужных потерь в живой силе.

Во время осады "дайдзё-дайдзин» повелел всем владетельным князьям Восточной Японии явиться к нему в ставку с изъявлением покорности, чтобы доказать свою лояльность Божественному Тэнно (а в действительности – его главному министру, крепко державшему по-прежнему бессильного Императора в своих руках). Почти все "боевые холопы» области Тохоку во главе со своими "даймё» прибыли на поклон в ставку Хидэёси и признали свою зависимость от него.

После трех месяцев осады войсками Хидэёси, наконец, пала грозная, сильно укрепленная неприятельская крепость, которую в своё время не смогли взять даже такие видные полководцы Страны Восходящего Солнца, как храбрые "даймё» Сингэн Такэда и Кэнсин Уэсуги. Предводитель рода Го-Ходзё совершил "сэппуку» вместе со своими сыновьями. К 1590 году Тоётоми Хидэёси фактически стал единоличным правителем всех островов Японского архипелага.

Разбив последнего опасного внутреннего врага, Хидэёси объединил под Императорской (а фактически – под своей собственной) властью все земли державы Ямато. Благодаря его стараниям завершился очередной столетний период междоусобных войн, разлиравших на части Страну Восходящего Солнца. Новый правитель Японии передал титул Имперского регента-"кампаку» своему племяннику Хидэцугу Тоётоми, сам же "удовольствовался» званием "тайко» ("регента в отставке»), превратившись в своего рода "серого кардинала» при всецело зависимом от него племяннике-"регенте». Это "понижение в должности» было Хидэёси даже выгодно, поскольку отводило от него недовольство непопулярными мерами, которые "регент» проводил в жизнь по указаниям своего паребывавшего как бы на заднем плане дяди-"кукловода».

В области экономики Хидэёси Тоётоми продолжил курс своего предшественника Нобунаги Оды, главным принципом которого была свобода торговли. Он даже собирался провести денежную реформу, начав чеканку первой в истории Страны Восходящего Солнца японской золотой монеты. Хидэёси также составил общеяпонский земельный кадастр и закрепил землю за крестьянами, обрабатывавшими её. Его политика изъятия оружия (включая даже косы, серпы, вилы и ножи) у гражданского населения (то есть фактически у всех японцев, кроме "боевых холопов») - так называемая "охота за мечами» - в немалой степени способствовало формированию в средневековой Японии классового общества, которое отныне было разделено на администраторов - представителей воинского сословия (самураев) и гражданских подданных (крестьян, горожан и торговцев). Отныне крестьянский сын (вроде самого Хидэёси) или сын ремесленника (скажем, кузнеца, как сын друга детства Хидэёси – "тайсё» Киямаса Като) при всем желании не мог вступить в ряды самурайского сословия и дослужиться до высоких военных или административных чинов.

Для содержания постоянной двухсоттысячной армии и широко разветвлённого бюрократического аппарата Хидэёси обложил крестьянство высоким натуральным налогом, составлявшим две трети урожая. Вместе с тем, окончание периода междоусобных феодальных войн привело к экономической стабилизации: площади обрабатываемых земель возросли на семьдесят процентов, а годовой сбор риса в Стране Восходящего Солнца достиг трех с половиной миллионов тонн.

К числу наиболее известных внутриполитических мероприятий, осуществленных в годы правления Хидэёси Тоётоми, относится закон об изгнании из Японии христианских миссионеров (преимущественно иезуитов) и массовые убийства японцев-христиан на острове Кюсю в 1587, 1589 гг. и в последующие годы. Традиционная японская историография трактует эти меры в контексте якобы проводившейся Хидэёси борьбы с "намбандзин», как пионерами "европейского колониализма» в Японии. Поводом для запрета проповеди и исповедания христианства в Стране Восходящего Солнца послужил отказ Португалии (весьма укрепившей свои позиции на японской земле при Нобунаге Оде, в том числе и вследствие обращения в христианство значительного числа сынов Ямато – вплоть до представителей самых знатных самурайских родов) предоставить Хидэёси Тоётоми помощь в постройке современного флота по португальскому образцу для завоевания японцами Восточной Азии (начиная с Кореи и Китая).

Как бы то ни было, 19 июня 1587 года, Хидэёси Тоётоми издал указ, содержавший адресованное христианским миссионерам категорическое требование под угрозой смертной казни в течение двадцати дней покинуть Страну Восходящего Солнца. В крупном портовом городе Нагасаки по приказу "бывшего регента» были подвергнуты жестоким пыткам и показательному распятию на крестах двадцать шесть христиан (семнадцать японцев и девять "заморских чертей» - европейцев).

В 1592 году Хидэёси сделал достоянием гласности свое намерение завоевать сначала Корею, затем - Китай, вслед за Китаем – Индокитай и далекую Индию (а, по некоторым сведениям - даже Индонезию и Филиппины (совсем как генералы японской Императорской Армии Гиити Танака и Хидэки Тодзио в ХХ веке!) то есть, согласно средневековым японским представлениям, весь цивилизованный мир (лежащие где-то на краю света страны, из которых приплывали в Японию европейские "заморские дьяволы», судя по всему, частью "цивилизованного мира» с точки зрения культурного, образованного японца, не считались). В качестве первого шага к подготовке предстоящего грандиозного завоевательного похода "бывший регент» перенёс свою ставку из Осаки на запад, в город Нагоя, в котором возвёл ещё один огромный замок.

Причины, побудившие неугомонного "тайко» начать войну с Кореей и Китаем, с сегодняшней точки зрения представляются не вполне ясными. Историки-рационалисты склонны объяснять их стремлением Хидэёси Тоётоми удалить с Японских островов потенциально опасных самураев, направив их, за отстутствием, в новых условиях, врага внутреннего, на борьбу с мнимым внешним врагом. Однако существует и другая точка зрения, согласно которой главной причиной начала внешнего конфликта было умственное состояние Хидэёси — действия "бывшего регента» начали становиться неадекватными. Действительно, со временем, опьянённый своими успехами в деле завоевания Японии, Хидэёси, по мнению многих (в том числе и своих современников – которых, впрочем, зная характер "первого министра», трудно заподозрить в беспристрастности!) постепенно выживал из ума: завел себе гарем из трехсот наложниц (причем, преимущественно, девочек-подростков в возрасте двенадцати-тринадцати лет), поддерживая свою слабевшую с годами мужскую силу различными дорогостоящими средствами - в частности, употреблением в пищу тигриного мяса! -, постоянно опасался чудившихся ему повсюду мятежей и заговоров, сгонял сотни тысяч крестьян на строительство ненужных (по мнению критиков действий "бывшего регента»), с военной точки зрения, замков и крепостей. В конце концов, диктатор Страны Восходящего Солнца окончательно утратил связь с реальностью, возомнив себя богом войны Хатиманом (уже хорошо знакомым нам сыном стародавней регентши Дзинго Кого, завоевавшим когда-то Корею и впоследствии обожествленным сынами Ямато). Согласно этой второй версии, завоевательная война стала очередной личной причудой, или прихотью, не в меру воинственного Тоётоми, которому стало слишком тесно в покорённой им Японии.

Захват островов Сикоку и Кюсю (хотя они всегда считались частью собственно Японии) "тайко» воспринял, как начало покорение Востока, заявив: "Быстрый и грандиозный успех сопровождал моё возвышение, осветив всю землю, подобно восходящему солнцу». Согласно воспоминаниям современников, Тоётоми открыто похвалялся перед ними, что завоюет все "четыреста провинций» Китая, неустанно повторяя: "Я соберу могучую армию и вторгнусь в Великую Мин». При этом следует учитывать то обстоятельство, что в Японии времен Хидэёси существовали весьма приблизительные представления о подлинных размерах тогдашней китайской Империи под скипетром очередной, "ханьской», династии Мин (пришедшей к власти после изгнания из Китая, в результате вооруженного восстания тайного общества "Красных Повязок», или "Красных Тюрбанов», монголо-татарской династии Юань), на завоевание которой "тайко» собирался вести своих "боевых холопов». Тоётоми предполагал предложить "вану» Кореи Сончжону (формально остававшемуся вассалом Китая – только теперь уже минского, а не юаньского, как когда-то, во времена морского похода татаро-монголо-китайско-корейского экспедиционного корпуса армии каана Хубилая на покорение Чипунгу) добровольно сдаться и объединиться в освободительной войне против Китая: "Если я приступлю к исполнению этого замысла (то есть завоеванию Империи Мин – В.А.), то надеюсь, что Корея станет моим авангардом, пусть же (она – В.А.) преуспеет в этом. Ибо моя дружба с вашей почтенной страной целиком зависит от того, как вы себя поведёте, когда я поведу свою армию против Китая». Однако, получив отказ корейского "вана», Тоётоми двинул на Корею свою армию, самую передовую в Азии тех времен (по мнению японских военных историков), имевшую на вооружении аркебузы и пушки европейского образца (спасибо португальцам, англичанам и голландцам!) и владеющую современными методами ведения боя. Сам он, однако, остался в Японии. Некоторые исследователи (принимающие на веру истинность заявленных "бывшим регентом» обширные завоевательных планов) считают это единственным военно-политическим просчетом Хидэёси, полагая, что его личное присутствие в самурайской армии вторжения наверняка обеспечило бы сынам Ямато победу и захват Кореи. Те же, кто не верят в серьезность провозглашенной "тайко» обширной завоевательной программы, расценивают факт его неприсоединения к японской армии вторжения как косвенное свидетельство его нежелание рисковать своим именем в случае возможной неудачи (о версии, согласно которой Тоётоми вообще рассматривал вторжение в Корею лишь как повод избавиться от переполнивших Японию "лишних» самураев, оставшихся без дела после окончания междоусобных войн, мы расскажем подробнее несколько позже).

Существует, впрочем, и еще одна, пожалуй, самая "экзотическая» версия причины организованного Хидэёси Тоётоми вторжения в Корею (а заодно и происхождения "тайко»).

По этой версии, Хидэёси был, якобы, рожден китайско-подданным (!). А затем продан, за долги семейства, из Китая в Японию (подобные случаи действительно бывали). С тех пор он, якобы, на всю оставшуюся жизнь затаил злобу на свою китайскую "родину-мать».

Сделавшись фактически единоличным правителем Японии и Верховным Главнокомундующим (де-факто, хотя и не де-юре) заполнивших ее за годы междоусобной войны самураев (численность которых, по некоторым подсчетам, достигла тринадцати процентов населения Страны Восходящего Солнца), Хидэёси, якобы, вспомнил об этой ненависти, затаенной им в глубинге души с детских лет, и решил отомстить Великой Китайской Империи Мин за свое загубленное детство вдали от родины и за трудную молодость. Благо буйные самураи, пользуясь фактически узаконенной вседозволенностью, начали вести себя на родных Японских островах как на вражеской территории, снося по малейшему поводу головы встречному и поперечному. И вот чтобы "буси» не извели на корню все оставшееся население, Хидэёси повелел им завоевать Корею, а заодно "испытать на прочность» граничащий с Кореей "почти родной» ему Китай.

В апреле 1592 года возглавляемый Укитой Хидэиэ стошестидесятитысячный (согласно другим данным – стотридцатисемитысячный) самурайский экспедиционный корпус, снаряжённый Хидэёси Тоётоми, переплыв на тысяче кораблей Японское море, высадился в порту Пусан на Корейском полуострове. Высадка прошла в три этапа. Сначала высадился первый контингент под командованием Юкинаги Кониси, затем – второй контингент под командованием Киёмасы Като и, наконец, третий контингент под командованием Нагамасы Куроды.

Первые месяцы войны (именуемой в корейской исторической традиции "Имджинской») 1592-1598 гг. были успешными для сынов Ямато, захвативших, следуя по стопам Божественного принца Хатимана – сына регентши-воительницы Дзинго Кого, главные корейские города и вышедших на границу Кореи с Китаем. Взяв крепость Пусан на юго-восточном побережье Кореи, "боевые холопы» Хидэёси тремя колоннами двинулись на тогдашнюю столицу Кореи – город Сеул, овладевая по пути отдельными неприятельскими крепостями и замками и не встречая почти нигде мало-мальски организованного сопротивления. Военным успехам самураев способствовало наличие у них в большом количестве ручного огнестрельного оружия. Корейцы же, не имевшие ручного огнестрельного оружия, могли противопоставить японским аркебузам только копья и луки со стрелами (хотя лучники в японской армии вторжения, конечно же, тоже имелись, и в немалом количестве). 3 мая "буси» были уже в Сеуле, тогдашней столице Кореи, а корейский "ван» Сончжо из династии Чосон бежал на север, в Пхеньян (последний крупный корейский город на пути к корейско-китайской границе), также вскоре капитулировавшую перед войсками Юкинаги Кониси и открывшую свои ворота победителям в июне 1592 года ("вану» Кореи пришлось поспешно бежать еще дальше на север).

Войска Киёмасы Като, наступая в северо-восточном направлении, взяли город Ёнхын, продвинулись до границ Маньчжурии и пленив двух принцев корейского королевского дома, пытавшихся организовать сопротивление японцам в городе Хверён. Киёмаса Като вошел в военную анналы как первый в истории японский военачальник, ступивший на землю Китая. Кроме того, он первым из японцев застрелил из аркебузы на охоте в лесу корейского тигра (как уже упоминалось выше, тигриное мясо ценилось японцами вообще, и Хидэёси Тоётоми - в особенности, как средство, поддерживающее мужскую потенцию).

Японский Главнокомандующий Укита Хидэиэ сделал Сеул своей ставкой и резиденцией на Корейском полуострове. На окончательное покорение Кореи японский диктатор отводил от четырех до пяти месяцев, и при его дворе уже появились "губернаторы» не только Кореи, но и Китая. Японские "буси» установили в Корее жестокий оккупационный режим, представляя начальству, в качестве подтверждения своих подвигов, как и дома, в Японии, отрубленные вражеские головы. Считается, что за два этапа семилетней японо-корейско-китайской войны было убито около миллиона корейцев обоих полов, всех возрастов и всех родов деятельности – не только военных (не считая убитых китайцев, также вовлеченных в этот вооруженный конфликт), своеобразным (вполне в самурайском вкусе и духе!) "памятником» которого стала знаменитая "Могила ушей» Мимидзука (В перерыве между двумя этапами Корейской компании (когда появилась надежда на заключение выгодного для Страны Восходящего Солнца мирного договора с Империей Мин) японское военное командование решило продемонстрировать ее результаты остававшимся в Японии соотечественникам. С этой целью на уцелевшие в морских сражениях с корейским флотом японские корабли погрузили всю военную добычу. Заодно хотели погрузить и головы, отрубленные у врагов на поле брани. Однако, с учетом ограниченной вместимости кораблей, было принято решение везти не головы, а лишь отрезанные от этих голов уши и носы. Возвращение в Страну Восходящего Солнца происходило в конце сентября 1597 года (в разгар местного лета, со средней температурой не ниже тридцати пяти градусов Цельсия). При такой погоде и в отсутствие холодильников часть "наглядных доказательств самурайской доблести» испортилась и была выброшена на корм рыбам. Но даже оставшееся количество при пересчете оказалось принадлежавшим примерно тридцати восьми тысячам (!) корейцев. Когда "боевые холопы» вернултсь на родину, выяснилось, что отправивший их на покорение Кореи "тайко» Хидэёси Тоётоми переселился в лучший мир. И тогда все эти тысячи "трофейных» ушей и носов были погребены совсем недалеко от свежей могилы вдохновителя самурайской интервенции. Погребение сопровождалось установкой на погребальном холме памятного столба в форме каменной пагоды, в соответствии с буддийскими традициями. Одни считают, что этот знак – предупреждение всем, кто когда-либо в будущем решит сопротивляться божественным сынам Ямато. Другие – что речь идет о своеобразном выражении уважения к погибшим, поскольку далеко не все из этих ушей и носов принадлежали неприятельским воинам (часть их была отрезана от голов предствителей гражданского корейского населения, и даже не в ходе боевых действий) – прим. авт.) на территории Киото, в которой захоронены двести тысяч ушей, отрезанных японскими "боевыми холопами» у перебитых ими корейцев. Бывшую столицу корейской королевской династии Силла – город Кёнджу - японские "буси» вообще сровняли с землёй.

Однако для обеспаечения успешного наступления на Китай требовалось перебросить из Японии в Корею дополнительный, пятидесятидвухтысячный контингент, которому надлежало, перед началом похода на Империю Мин, соединиться с японским экспедиционным корпусом в Пхеньяне.

За три месяца войны японцы овладели почти половиной королевства Кореи, однако нельзя было сказать, что они смогли прневратить захваченные территории в надежный плацдарм для дальнейшего броска на Китай. Далеко не все корейские провинции были приведены к покорности, особенно это касалось провинции Чолла – богатейшей житницы страны.

Но в скором времени самураи Хидэёси Тоётоми столкнулись со все возраставшим и все более ожесточенным сопротивлением завоеванных, но не покорившихся "божественным сынам Ямато» корейцев, развязавших в тылу неприятеля, продвигавшегося в направлении китайской границы, форменную партизанскую войну, в которой основную роль играли отряды подпольной "Армии справедливости» ("Ыйбён»), действовашей по всем законам "малой (партизанской) войны», изматывая самураев неожиданными вылазками, засадами, диверсиями и рейдами у них в тылу. Остававшееся в занятых японскими "буси» городах корейское население всячески поддерживало это движение. Вскоре "Армия справедливости» перешла к совместным действиям с регулярными частями королевской корейской армии, что усилило эффективность ее действий. Корейцы активно применяли свои передовые изобретения — "огненные повозки» ("хвачха») ("Хвачха» (кор. буквально — "огненная повозка») — противопехотное пороховое оружие, использовавшееся, начиная с раннего Среднвеквовья, корейской армией. Первая система залпового огня в мире. Представляла собой двухколёсную повозку, на которой устанавливалась пусковая установка с гнёздами, в которые помещались небольшие пороховые ракеты с острыми металлическими наконечниками. К этим ракетам иногда прикреплялись небольшие бомбочки, а наконечники их непосредственно перед применением могли обмакиваться в горючую смесь и поджигаться. Вероятно, аналогичные - хотя, возможно, более примитивные - реактивные системы залпового огня помогли в свое время татаро-монголам одержать победу над христианским рыцарским войском князя Генриха Силезского в битве при Легнице-Вальштатте в 1241 году. В настоящее время "хвачха» можно увидеть в музеях, популярных изданиях и компьютерных играх. Таким образом, встречающиеся порой утверждения, будто корейские войска описываемой эпохи вообще не имели никакого огнестрельного оружия, не вполне соответствуют действительности. Что же касается корейских броненосцев-"кобуксонов», то состоявшие на их вооружении артиллерийские орудия во всех отношениях превосходили бортовую артиллерию японских кораблей – прим. авт.) и первые в истории войны на море броненосцы ("кобуксоны»). Выдающийся корейский флотоводец адмирал Ли Сун Син (Ли Сунсин, Ри Сунсин) за первые три месяца войны, используя "кобуксоны» (буквально: "корабли-черепахи») потопил более трехсот японских кораблей в морских сражениях у островов Кадокто и Кочжедо (15 июля), в Сочхонской бухте (8 июля), у Танхо (9 июля), Танханхо (13 июля) и Юлхо (15 июля), отрезав, таким образом, высадившуюся в Корее самурайскую армию вторжения от баз снабжения, расположенных на Японских островах. Однако радикальным образом ситуация на корейском театре военных действий изменилась (не в пользу "боевых холопов» Хидэёси) только после прихода на помощь Корейскому королевству, формально остававшемуся вассальным по отношению к Китаю, многочисленной китайской армии под командованием выдающегося полководца династии Мин Ли Жу Суна (Ли Жусуна). Надо ли говорить, что вооруженная борьба, кроме Кореи, еще и с могущественной Империей Мин (людские и материальные ресурсы которой казались, да, собственно говоря, и были фактически неисчерпаемыми, по сравнению с японскими) делала перспективы военной победы "буси» Хидэёси на континенте, мягко говоря, весьма отдаленными и столь же туманными и неясными, как его происхождение. Под натиском численно превосходящих сил противника самураи были вынуждены отступить к окраинам современного Сеула, и Корейский полуостров оказался фактически разделенным на северную (китайскую) и южную (японскую) части (эта ситуация почти с зеркальной точностью повторилась в годы Корейской войны 1949-1953 гг., с той только разницей, что роль японцев в середине ХХ века играли экспедиционные войска США и ряда других государств – членов Организации Объединенных Наций). Командующие обеих армий заключили временное перемирие, договорившись о направлении китайского посольства в ставку Хидэёси и об обсуждении с "тайко» условий окончательного мирного договора.

Тем временем в Японии при дворе быстро дряхлевшего "бывшего регента» произошли немаловажные события. В 1593 году Ёдогими, наложница престарелого Тоётоми (когда-то её звали О-Тятя; она была старшей дочерью Нагамасы Адзаи и его жены О-Ити, сестры Нобунаги Оды) родила ему сына Хидэёри. Желая передать власть сыну перед своей смертью, Хидэёси лишил собственного племянника Хидэцугу должности "кампаку», обладатель которой считался главой семейства Тоётоми, и приказал ему совершить над собой обряд "сэппуку» (племянник выполнил этот приказ с той же покорностью, с какой выполнял и все предыдущие приказы дяди-"кукловода»). В предчувствии близкой кончины, Хидэёси созвал в свою ставку влиятельнейших властителей Японии и учредил Опекунский Совет пяти старейшин и Совет пяти управляющих ("тайро»), задачей которых было помогать его сыну Хидеёри в управлении государством после смерти отца.

В 1596 году ко двору "бывшего регента» державы Ямато в Осаку прибыло китайское посольство с условиями мира. Согласно этим условиям, Империя Мин признавала Хидэёси "государем Японии», но требовала вывести всех его "боевых холопов» из Кореи, как вассального по отношению к Китаю королевства. Не в меру амбициозный Хидэёси не только не принял этих условий, но вдобавок еще нарушил все правила дипломатического этикета (видно, сказалось все-таки его простонародное происхождение!), и прилюдно изругав последними словами китайских Императорских послов и лично минского Императора Китая – Сына Неба Вань Ли... В 1597 году война на Корейском полуострове возобновились, причём на этот раз обстоятельства сложились в пользу самурайских ратей. Оклеветанный недоброжелателями корейский флотоводец Ли Сун Син был отстранён от занимаемой им адмиральской должности, а его бездарные преемники утратили контроль над морем. Однако на суше японским "боевым холопам» везло явно меньше. Им так и не удалось продвинуться дальше на север. Мало того, самураи Хидэёси оказались не в состоянии удержать завоёванные территории и отступили к южному побережью Кореи. Среди японских буси свирепствовала болезнь "бери-бери» (вызванная нехваткой в организме витаминов), от которой (если верить письму активного участника Корейской войны "тайсё» Масамунэ Датэ) умирало восемь из десяти заболевших. В другом, отправленном в Японию тремя днями позднее, письме Масамунэ Датэ сообщал родственникам о большой смертности среди японских воинов, вызванной "иной (чем дома, в Японии – В.А.) водой этой страны» - вероятно, имея в виду вспышку эпидемии холеры или тифа среди "боевых холопов» державы Ямато. Уже после смерти Хидэёси Тоётоми корейский адмирал Ли Сун Син разгромил японский флот в бухте Норянчжин в ноябре 1598 года, лишив тем самым японцев последней надежды на благоприятный исход войны.

Хидэёси Тоётоми скончался 18 сентября 1598 года. Весть о смерти "бывшего регента» дошла до японского экспедиционного корпуса в Корее практически одновременно с уведомлением о разгроме японского флота адмиралом Ли Сун Сином в морском сражении при Норянчжине. Утомленные долгой, кровопролитной и безрезультатной войной самураи немедленно начали отступление, спеша вернуться на родные острова.

Возможно, правы были те, кто утверждал, что Хидэёси Тоётоми затеял войну с Кореей не без тайного умысла. Если умысел Хидэёси заключался не в том, чтобы завоевать Корею (а тем более – Китай, не говоря уже об Индии!), а в том, чтобы направить воинственный пыл и неуемную энергию многочисленного сословия "боевых холопов», безмерно расплодившихся за несколько веков междоусобных войн и оставшихся, после их окончания, без дела, в новое русло и отвлечь их от собственной страны (наподобие того, как папы римские, по мнению ряда историков, поддерживали Крестовые походы не только ради освобождения Святой Земли от мусульман, но и ради того, чтобы избавить Европу от столь беспокойного элемента, как безземельные и малоземельные рыцари, не имевшие иного помысла, кроме разбоя), то этот замысел оказался в полной мере осуществленным. Так это было или нет, с полной определенностью сказать нельзя, но факт остается фактом - десятки тысяч оказавшихся дома "не у дел» самураев (потенциальных смутьянов), так никогда и не вернулись на Японские острова из заморской авантюры, уже далеко не первой в истории державы Ямато – вспомним хотя бы воинственную регентшу Дзинго Кого и ее обожествленного сына (ставшего богом войны Хатиманом) -, сложив свои буйные головы в бесчисленных боях и сражениях на обильно орошенной кровью многострадальной корейской земле...

Кончина Хидэёси Тоётоми стала сигналом к действиям для Иэясу Токугавы, члена Опекунского совета пяти старейшин, который в течение последующих пятнадцати лет уничтожил весь род Тоётоми и, став "сёгуном», обрел единоличную власть над Японией.

Как нам уже известно, перед своей кончиной в 1598 году Хидэёси Тоётоми оставив власть своему несовершеннолетнему сыну Хидэёри Тоётоми, от имени которого (до достижения наследником совершеннолетия) государственными делами руководил регентский совет (напомним уважаемому читателю, что все это время по-прежнему официально считалось, что Японской державой правит Божественный Тэнно). Но вскоре из круга членов регентского совета выделился человек, которому было суждено – в очередной раз – завершить объединение Японии. Это был уже знакомый нам Иэясу Токугава (1542-1616).

Иэясу Токугава (годы жизни: 1542-1616 (по другим сведениям, он родился 31 января 1543 года – прим. авт.)), первый "сёгун» из "военного дома» Токугава, Верховный правитель Японии в 1603-1605 гг., родился в замке Окадзаки (расположенном в провинции Микава), получив при рождении имя Такэтиё Мацудайра. Его отец, Хиротада Мацудайра, был главой самурайского клана Мацудайра и правителем провинции Микава.

В 1547 году Хиротада Мацудайра обратился за помощью к могущественному провинциальному "даймё» Ёсимото Имагаве против Нобунаги Оды и отправил своего сына, вмести с другими пятьюдесятью юными "боевыми холопами», заложником в Суруга. Мальчик долго пробыл там заложником, претерпев немало разных злоключений, пока его отец со своим "бусиданом» сражался под знаменами Ёсимото против Нобунаги Оды. В 1554 году, в возрасте двенадцати лет, он впервые облачился в самурайские доспехи. Через два года, во время церемонии воинской инициации "гэмпуку» (когда мальчик самурайского сословия посвящается в "буси» и становится, тем самым, совершеннолетним) он получил новое имя - Мотонобу. В 1558 году женился на дочери Тиканаги Сэкигути (вассала Имагавы) и вскоре получил дозволение возвратиться в свою собственную провинцию, где изменил свое имя на Мотоясу. Едва прибыв в Окадзаки, он начал готовиться к войне с Нобунагой Одой, чьи "боевые холопы» угрожали провинции Микава. Захватив два неприятельских замка – Тэрабэ и Хиросэ – Мотоясу вступил в Суруга. В том же 1560 году Имагава был разгромлен и убит в битве при Окэхадзаме (Овари). Хотя его сюзерен ушел из жизни, Мотоясу отнюдь не ушел вслед за ним в мир иной, а заключил мир с Нобунагой Одой. В 1564 году молодой самурайский полководец разгромил войска буддийских сектантов "Икко-икки» в своей родной провинции Микава.

Желая выйти из зависомости от своего "коллективного сеньора» - клана Имагава -, он отказался от имени Мотоясу, приняв в 1565 году очередное новое имя – Иэясу, под которым и приобрел впоследствии всеяпонскую, а со временем – и мировую известность. В 1567 году Иэясу получил от Божественного Тэнно дозволение сохранить за своим семейством фамилию Токугава. Тогда же он познакомился с прославленным воителем князем Сингэном Такэдой, войдя на некоторе время в союз с ним, вследствие чего сумел расширить свои владения за счет земель Удзидзана Имагавы, побежденного совместными усилиями кланов Такэда и Токугава. Военная слава Токугавы росла, и все прежние вассалы побежденного Имагавы, вместо того, чтобы уйти из жизни за своим злополучным сюзереном, предложили свои мечи и услуги его более удачливому сопернику – Токугаве. В 1570 году Токугава во главе десятитысячного "бусидана» принял участие на стороне Нобунаги Оды в победоносной для того битве при Анэгаве (Оми), в которой были наголову разбиты самурайские кланы Асакуры и Адзаи.

К этому времени испортились отношения между Токугавой и Сингэном Такэдой. В 1571 году Такэда осадил Токугаву в его замке Хамамацу и в 1572 году разбил его "бусидан» в окрестностях замка. Однако на следующий день после разгрома его "буси» под стенами замка Хамамацу Иэясу во главе части гарнизона совершил внезапную ночную вылазку из замка и разбил войско Сингэна Такэды.

Когда в 1582 году Нобунага Ода, уже ставший к тому времени правителем всей Страны Восходящего Солнца, погиб от руки Мицухидэ Акэти (или был доведен восставшим против него Акэти до самоубийства), о чем мы уже сообщали выше, Токугава, узнав об этом судьбоносном для него событии, немедленно выступил в поход против вероломного убийцы, поспешившего провозгласить себя "сёгуном». Однако "тринадцатидневный сёгун» Акэти, как мы уже знаем, был убит при неудачной попытке запастись провиантом и фуражом крестьянами, еще до подхода Иэясу к месту событий. На следующий год Токугава принял предложение Нобуо Оды, сына вероломно погубленного Нобунаги Оды, совместно бороться против Хидэёси. Армия Хидэёси была разбита в сражении при Комакиями (Овари), однако вскоре после этой победы Иэясу расторг союз с Нобуо Одой и заключил новый союз, на этот траз с побежденным Хидэёси, на дочери которого женился, с целью закрепления этого нового союза.

Следующие годы Токугава провел, занимаясь хозяйством в своих владениях, однако в 1590 году вернулся к военной жизни, захватив восемь провинций в области Канто. Иэясу разбогател, и его годовой доход (равный двум миллионам пятистам пятидесяти семи тысячам "коку» ("Коку» - традиционная японская мера объёма, равная примерно 180,39 литра. До 1891 года один "коку» считался равным десяти кубическим "сяку» (0,278 кубометра). В 1891году Императорским указом один "малый коку» был определен точно как 240100/1331 литра, что равно приблизительно 180,39 литра (или сорока восьми галлонам США). Исторически "коку» определялся как среднее количество риса, потребляемое одним взрослым человеком в течение года. Вес одного "коку» риса приблизительно равен ста пятидесяти килограммам. Количество "коку» риса являлось также основной мерой богатства и служило денежным эквивалентом в средневековой Японии. Так, например, размер жалованья самурая определялся в "коку». Доходность японских провинций тоже определялась в "коку» риса. "Коку» риса служил также мерой веса при определении грузоподъёмности корабля – суда грузоподъемностью до пятидесяти "коку» риса считались "малыми», суда грузоподъемностью до тысячи "коку» - "большими» - прим. авт.). риса), обеспечил ему прочную власть над своими "сёэнами». Своей резиденцией он избрал небольшой порт Эдо в Мисаси, где возвел огромный, сильно укрепленный замок. Впоследствии на месте порта Эдо возник город Токио, современная многомиллионная столица Страны Восходящего Солнца. Хидэёси избрал Токугаву одним из пяти членов своего регентского совета, приблизил его к себе, а в 1598 году, в канун своей кончины, поручил его заботам своего сына Хидэёри Тоётоми.

Подобно покойному Хидэёси Тоётоми (с которым в свое время не раз сходился на поле брани, хотя и счел впоследствии за благо покориться тому, как более сильному), Иэясу Токугава, при своей совершенно "негероической» внешности, обладал, однако, поистине железной волей и ясным, аналитическим складом ума. И, самое главное, он умел терпеливо ждать своего часа, прежде чем молниеносно нанести точно выверенный удар.

Иэясу Токугава неустанно боролся с противниками объединения Страны Восходящего Солнца под его началом, группировавшимися вокруг Хидэёри Тоётоми. Кульминацией многочисленных войн между вечно враждующими клановыми группировками японских "боевых холопов» на протяжении многих веков, стала крупнейшая в истории "самурайской» Японии битва при Сэкигахаре, разыгравшаяся 21 октября 1600 года и заложившая основу правления "сёгунов» из рода Токугава, находившихся у власти в Японии до самой "революции (реставрации) Мэйдзи» 1868 года.

БИТВА ПРИ СЭКИГАХАРЕ

В состав регентского совета, к которому и перешла власть над страной после кончины "тайко» Хидэёси Тоётоми, входили влиятельные и сильные владетельные князья, соратники усопшего Хидэёси в борьбе за объединение Страны Восходящего Солнца:

1.Хидэиэ Укита,

2.Тосииэ Маэда,

3.Тэрумото Мори,

4.Кагэкацу Уэсуги,

6.Иэясу Токугава.

В описываемое время, если не считать весьма обширных владений буддийских монастырей (больше всего напоминавших, как уже говорилось, военно-монашеские, или духовно-рыцарские, Ордены средневековой Европы), вся территория Империи Восходящего Солнца разделялась между двумястами четырнадцатью "даймё», каждый из которых обладал годовым доходом не менее десяти тысяч "коку» риса. При этом пять членов Регентского совета обладали более чем третью всего земельного фонда, и самым могущественным из них был Иэясу Токугава, владевший большей частью равнины Канто. Превосходное экономическое положение Токугавы естественным образом способствовало его амбициям. Не особенно таясь, он вынашивал планы стать единоличным лидером страны. Остальные великие князья были недовольны подобным положением вещей и постепенно подходили к идее военного противостояния его планам. Однако между ними не было единства во взглядах.

Наиболее активным оппонентом Иэясу стал не один из его официальных соправителей, а "даймё» по имени Мицунари Кацусигэ Исида. В свое время Хидэёси Тоётоми приблизил Исиду к себе за умение проводить чайную церемонию, возвысив его затем до уровня министра юстиции. Затеяв с Мицунари Кацусигэ Исидой тонкую дипломатическую войну, Иэясу Токугава рассчитывал, что тот посеет раздор в среде регентов и спровоцирует войну, из которой Иэясу рассчитывал выйти победителем. Однако в своих интригах Иэясу Токугава старался не задевать имя Хидэёри.

Конфликт был фактически развязан противниками Токугавы – так называемыми "внешними (крайними) властителями» или "властителями окраинных земель» ("тодзама»), ведущую роль среди которых играли главы самурайских кланов Симадзу из области Сацума и Уэсуги из северной Японии. В ставке последнего обратили внимание на то, что один из пяти регентов, Кагэкацу Уэсуги (наследник и преемник знаменитого соперника князя Сингэна Такэды – воина-монаха Кэнсина Уэсуги), носивший изображение свастики-"мандзи» на своем шлеме и боевом веере, принялся усердно вооружаться и возводить укрепления. А Кагэкацу Уэсуги был из тех "даймё», кто особенно громко возмущался "самоуправством» Иэясу Токугавы и стремился ограничить рост его влияния. В мае 1600 года Токугава направил к Уэсуги послов с целью выяснить причину военных приготовлений, однако тот ответил послам в столь недипломатичной и противоречащей всем правилам этикета форме, что это дало Иэясу Токугаве законный повод самому готовиться к войне. Однако в реальности он больше следил за деятельностью Мицунари, поскольку армией Уэсуги было кому заняться и без него: у Токугавы в этом регионе (провинции Айдзу) имелись надежные союзники – владетельные "даймё» Масамунэ Датэ и Ёсиакиру Могами. Тем не менее, внешне Иэясу Токугава всячески демонстрировал намерение воевать, прежде всего, с Кагэкацу Уэсуги. Цель проводимой им коварной политики заключалась в том, чтобы спровоцировать Мицунари Кацусигэ Исиду на открытый вооруженный мятеж, а затем, используя собственное превосходство в силах, расправиться с мятежником и с его "боевыми холопами».

Мицунари Кацусигэ Исида воспользовался именем Хидэёси Тоётоми и покровительством Хидэёри Тоётоми для того, чтобы сколотить из числа влиятельных "тодама» военно-политическую коалицию против Иэясу Токугавы. Поскольку у последнего имелось немало недоброжелателей среди "дайме», чувствовавших, что победы Токугавы означала бы неминуемую строгую централизацию Страны Восходящего Солнца и конец их феодальных вольностей, Мицунари удалось привлечь на свою сторону таких "даймё»-сепаратистов, как Юкинага Кониси, Тэрумото и Хидэмото Мори, Хидэиэ Укита, Хидэаки Кобаякава, Морихика Хосакабэ, Ясухара Кавидзака и др.

На стороне же Иэясу Токугавы выступили такие видные "даймё» - сторонники государственной централизации -, как Юкинага Асано, Масанори Фукусима, Ёсисигэ Хатидзука, Нагамаса Курода, Тадаока Хосакава, Такатора Тода, Дзиротака Тэрадзава и другие. Многие из них были обязаны своим возвышением Хидэёси Тоётоми. Они не были вассалами Токугавы, но сделали свой осознанный выбор в его пользу. Обе враждующие стороны пытались всеми силами и средствами склонить на свою сторону людей из стана противника, прибегая где к подкупу, где к заманчивым обещаниям, где к прямым угрозам. Исида не брезговал даже взятием заложников из семейств, действовавших против него.

Желая переиграть своего противника, Иэясу Токугава сделал вид, будто движется на восток, в сторону владений Кагэкацу Уэсуги. Он выступил из Осаки 26 июля, а на следующий день подошел к замку Фусими, где встретился с владельцем замка и своим старинным другом – шестидесятидвухлетним Мототадой Тории. Тории должен был задержать Исиду под стенами своего замка и дать возможность Токугаве выиграть время.

10 августа войско Иэясу Токугава подошло к Эдо. Оттуда оно, обрастая по дороге присоединявшимися к нему все новыми "бусиданами» сторонников, не торопясь, двинулся на север, в Ояму, как бы для того, чтобы вступить в бой с Кагэкацу Уэсуги, но при этом Иэясу внимательно следил за тем, что происходило в столице – Киото. Кампания против Кагэкацу Уэсуги не имела для него первостепенного значения, ибо Иэясу Токугава, как уже говорилось, имел ценных союзников – Масамунэ Датэ и Ёсиакиру Могами, которым примерно в то же время удалось нанести Уэсуги ряд поражений и не дали ему возможности покинуть свои владения, перейдя от обороны к наступлению.

Вскоре после своего прибытия с войском в Ояму Токугава получил известие, что Мицунари окончательно созрел для начала борьбы. Тот оставил свой замок в Саваяме и собирался приступить к решительным действиям, встав во главе мощной армии. Эта ситуация вполне устраивала Токугаву, ибо, повторяем, он вовсе не собирался сам всерьез идти в поход на князя Уэсуги.

Группировка Мицунари Кацусигэ Исиды, вошедшая в военную историю Японии под названием "Западной Армии» (в то время как армия Иэясу Токугавы, по контрасту, была названа "Восточной»), начала свое противостояние силам Токугавы с того, что 27 августа осадила замок Фусими. Число "боевых холопов» Мицунари значительно превышало число защитников замка, и все понимали, что крепость обречена; тем не менее, она оказала упорное сопротивление. Штурм сильно укрепленной цитадели длился целых десять дней, прежде чем "буси» Мицунари сумели занять Фусими, потеряв при этом три тысячи воинов. Сам Мотокада Тории, доблестно сражаясь на стенах своего замка, пал в бою смертью храбрых, достойной истинного "боевого холопа» Страны Восходящего Солнца.

После взятия замка Фусими ободренный военными успехами своих сторонников Исида Кацусигэ Мицунари собирался с помощью всех "тодзама», сочувствовавших его замыслу, атаковать Иэясу Токугаву через провинцию Мино в Микава. План Мицунари был основан на смелом, но ошибочном предположении, что силы Токугава связаны борьбой с войсками Уэсуги и потому не будут способны вести войну одновременно на два фронта. Не сомневаясь в успехе своего плана, Мицунари отправился в Гифу, где его радушно принял Хидэнобу Ода, внук Нобунаги Оды, первого объединителя Японии. Оттуда Мицунари 19 сентября отошел в замок Огаки. Однако вскоре до него дошли сведения о враждебных действиях самураев из Танго, Исэя и Оми, и поэтому он был вынужден откомандировать значительные части своего главного корпуса, чтобы разобраться со смутьянами. В то же время ряд важнейших "даймё», на которых Мицунари Исида очень рассчитывал, отказался выступить против Иэясу Токугавы. Сделать это отказался, например, один из пяти регентов – Тэрумото Мори – сильнейший и опытнейший самурайский военачальник описываемого времени. В отсутствие такого полководца Мицунари Кацусигэ Исиде пришлось взять командование "Западной Армией» на себя. Сам он был смел и обладал определенным опытом ведения войны, однако уступал по своим полководческим талантам Иэясу Токугаве. Кроме того, его "Западная Армия» была организована гораздо хуже "Восточной Армии» Токугавы, уступала ей в сплоченности и дисциплине и, самое главное, имела в своем составе тайно сочувствовавшую противнику "пятую колонну», о присутствии которой совершенно не догадывался Главнокомандующий "тодзама» и которая высунула свое ядовитое жало, обратив его в спину своему предводителю лишь в ходе решающей битвы. Замок Гифу имел важное стратегическое значение, поскольку находился неподалеку от двух основных дорог Японии – Токайдо и Накасэндо. В семнадцати милях от этого замка находился другой замок – Киёсу. Обе крепости были во времена пребывания у власти Нобунаги Оды важными военными базами. Теперь же замок Гифу охранял союзник Исида Мицунари, а в замке Киёсу пребывал Гэмба Осаки – вассал Масанори Фукусимы (союзника Иэясу Токугавы).

Иэясу Токугава превоходно понимал, что, если "Западная Армия» Исиды захватит замок Киёсу, это даст войскам "тодзама» возможность блокировать любое движение из центра Страны Восходящего Солнца на восток и тем самым воспрепятствовать перемещениям войск его "Восточной Армии». Поэтому уже 11 сентября Иэясу Токугава направил к замку Киёсу крупный воинский контингент (общей численностью тридцать четыре тысячи "буси»). Он также приказал своему сыну Хидэтаде Токугаве во главе тридцати тысяч воинов двигаться по Накасэндо. Оба "бусидана» из состава "Восточной Армии» должны были соединиться в провинции Мино, где к ним присоединился бы сам Иэясу. Токугава намеревался ударить по войскам неприятеля в Мино и прочно закрепиться в этой стратегически важной области, отняв у Мицунари крепость Гифу. Именно опираясь на данную область, Нобунага Ода тридцатью годами ранее устанеовил свое господство над Страной Восходящего Солнца. Авангард "Восточной армии» Токугавы, под командованием Фукусимы, Хосокавы и других испытанных военных предводителей быстро продвигался по Токайдо, и все его отряды собрались воедино в Киёсу 21 сентября.

26 сентября Фукусима и другие полевые командиры "Западной Армии» получили от своего сюзерена Токугавы приказ к выступлению против войск "тодзама». Они форсировали реку Кисо и взяли штурмом крепость Гифу, где и остались дожидаться прибытия самого Токугавы. Тем временем Иэясу изучал обстановку, пребывая по-прежнему в Эдо, и лишь удостоверевшись в преданности и военной компетентности самого Фукусимы и его "бусидана», выступил в поход во главе своих "боевых холопов». Токугава прибыл в Киёсу 17 октября, приведя с собой более тридцати тысяч испытанных "буси». 20 октября Иэясу подошел к возвышенности близ Асакавы, что всего в трех километрах от Огаки, где пребывал Исида.

Таким образом, силы противоборствующих сторон оказались недалеко друг от друга. Город Огаки – место пребывания Мицунари Кацусигэ Исиды – располагался всего в двадцати пяти километрах от крепости Гифу. К Мицунари непрерывно стекались союзные ему "тодзама» со своими "бусиданами». Последним к войску Исиды присоединился прославленный военачальник Хидэаки Кобаякава. Город Огаки был расположен в стороне от дорог, и Токугава мог без труда блокировать Мицунари в замке. Опасаясь оказаться в блокаде, предводитель "тодзама» 29 октября приказал направить войска к селению Сэкигахара, которую счел удобным местом для генерального сражения с "Восточной Армией» Иэясу Токугавы.

Следует заметить, что Мицунари Кацусигэ Исида, сын знатного вельможи Тамэсиге Исиды и потомок древнего аристократического рода Фудзивара, многократно породненного с японским Императорским домом, обладал меньшим военным опытом, чем Иэясу Токугава. Рожденный в Оми в 1563 году, он в тринадцатилетнем возрасте поступил на службу к Хидэёси Тоётоми и в 1585 году стал чиновником "дзибу-тё» - учреждения, в ведении которого находились вопросы генеалогии, наследования, браков и погребений, музыки и т.п. Став одним из членов Регентского совета при Хидэёси, он получил в лен замок Саваяму с годовым доходом в сто восемьдесят шесть тысяч "коку» риса). Принимал участие в Корейской экспедиции в должности Генерального инспектора при ставке Главнокомандующего Хидэиэ Укиты. На свою беду, Мицунари Кацусигэ Исида не пользовался необходимым для осуществления эффективного руководства авторитетом в "Западной Армии»: он считался всего лишь "первым среди равных», поэтому ему не подчинялись беспрекословно (в то время как в противостоявшей ему "Восточной Армии» Иэясу Токугава обладал фактически неограниченной властью). Нельзя забывать и об огромном военном опыте Иэясу Токугавы (достигшего к описываемому времени почтенного для описываемой эпохи возраста пятидесяти восьми лет (В описываемую эпоху считалось, что "век человеческий» равен пятидесяти годам. Во всяком случае, если верить средневековым японским хронистам, Нобунага Ода, выступая из своего замка Киюсо на оказавшуюся для него победоносной битву с численно превосходящей его войском армией враждебного "даймё» Ёсимото Имагавы, нараспев процитировал ожидавшим его в полном вооружении отборным самураям отрывок из пьесы театра "Но» под названием "Адзумори»: "Век человеческий равен пятидесяти годам. Не есть ли он во Вселенной не более чем сон или иллюзия? Родился ли кто-то, кто не умер?» - прим. авт.) и имевшего за плечами несколько десятилетий тяжелейших военных лет и десятки выигранных сражений).

Общая численность войск "Запалной Армии» Исиды Кацусигэ Мицунари составляла девяносто пять тысяч "буси», в том числе:

1) "Бусиданы», собранные в Сэкигахаре (больше половины численности которых составляли "боевые холопы» Укиты Хидэиэ, Хидэаки Кобаякавы и Хидэиэ Мори) – восемьдесят две тысячи;

2) "Бусиданы», занятые на осаде неприятельских крепостей и на защите города Огаки – тринадцать тысяч.

Силы, собранные под знаменами "Восточной Армии» Иэясу Токугавы, насчитывали в общей сложности сто тридцать восемь тысяч "буси», в том числе:

1)"Бусиданы» Хидэтады Токугава (тридцать восемь тысяч "буси») (Хидэтадэ вел свои войска к полю битвы при Сэкигахаре спешными маршами, но подоспел уже к самому концу сражению, как говорится, "к шапочному разбору», и не смог оказать воздействия на исход битвы (за что долго оправдывался перед своим отцом-победителем, сменивщим, наконец, гнев на милость) – прим. авт.);

2)"Бусиданы», стянутые к Сэкигахаре, включая тридцать тысяч воинов под непосредственным командованием самого Токугавы, а также семьдесят четыре тысячи "буси» под командованием Фукусимы, Куроды им других "тайсё»;

3)"Бусиданы», дислоцированные на холме Нангу и в Огаки – двадцать шесть тысяч.

Таким образом, вся "Восточная Армия» под командованием Иэясу Токугавы в целом, равно как и его войска, собранные непосредственно на поле битвы у Сэкигахары, имели численное превосходство над "Западной Армией» его противников-"тодзама».

Всего с обеих сторон выступало более двухсот тридцати тысяч "буси» - следует заметить, что такие большие самурайские армии собирались в одном месте, даже для решающей битвы, крайне редко – в частности, из-за неизбежных проблем со снабжением такой массы людей и коней. Однако октябрь 1600 года был удачным для военных действий периодом, поскольку урожай риса с полей был уже снят, и никаких проблем с провинатом и фуражом не возникало.

В сражении при Сэкигахаре – одном из самых грандиозных за всю историю "самурайской» Японии – обе стороны имели в своем составе конницу и пехоту, в том числе акебузиров, копьеносцев и лучников. С точки зрения тактики битвы описываемого периода распадались на ряд столкновений конных и пеших отрядов, возглавляемых различными "даймё» или "тайсё». Что касается пеших подразделений тогдашних самурайских армий, то они строились таким образом, чтобы стрелки из аркебуз (или луков) и копейщики (или, точнее говоря, пикинеры), вооруженные длинными пиками "наго-яри» (в которые к тому времени постепенно превратились постоянно удлинявшиеся копья-"яри»), могли в бою прикрывать друг друга. К описываемому времени лук, в качестве оружия дальнего действия, уже однозначно уступил первенство аркебузе. Луки использовались чаще в качестве снайперского оружия, если требовалось "снять» часового или точным попаданием вывести из строя конкретную "цель». Воины самурайского клана Симадзу из провинции Сацума, активно использовавшие в сражении луки и стрелы, казались уже "старомодными», как и их предводитель Тоёхиса Симадзу, вступивший в бой с этим "архаичным» (хотя и "исконно самурайским») метательным оружием (считавшимся, согласно представлениям "боевых холопов» Страны Восходящего Солнца, символом единства силы и хладнокровия, а также духовной дисциплинированности). Что же касается меча, то большинство конных и пеших "буси», сошедшихся в битве при Сэкигахаре, имели на вооружении один длинный меч или же два (длинный и короткий) меча, впридачу к основному оружию – аркебузе, луку, пике или "нагинате».

Следует заметить, что еще в середине ХVI века в производстве самурайских доспехов произошли некоторые изменения. Эпоха "сэнгоку дзидай» с ее безостановочными феодальными войнами породила усовершенствованный вид боевых доспехов, получивший название "гусоку». Доспехи "гусоку» не очень сильно отличались от "ёрои», но были несколько легче и подвижнее за счет усовершенствования техники изготовления защитных пластин (или чешуй). Появились специальные пластины на груди с изображением гербов-"мон» и большие прямоугольные наплечники на обоих плечах "буси», скрепленные из продольных пластин. Предплечья "боевого холопа» были прикрыты кожаными или металлическими нарукавниками.

Нижнюю часть корпуса "буси» описываемого времени прикрывал раздвоенный передник, который был короче прежней металлической защитной юбки, являвшейся неотъемлемым элементом доспехов типа "ёрои». Функция защиты ног "боевого холопа», ставших из-за этого более уязвимыми, была частично перенесена на наголенники-"сунэатэ».

Характерной особенностью самурайских доспехов типа "гусоку» было обилие бронзовых накладок и заклепок, а замша, которой обтягивались латы, чтобы уберечь их от сырости, покрывалась геометрическими рисунками и стилизованными изображениями растений. Наиболее состоятельные "боевые холопы» надевали к тому же поверх доспехов дорогие шелковые боевые кимоно и прикрывались в походных условиях специальной накидкой-"дзинбаори», расшитой золотыми драконами и т.д.

Нашлемные украшения-"маэдате» описываемой эпохи имели самые разнообразные вид, цвет и форму.

На поле битвы под Сэкигахарой сошлись – с обеих сторон - самые опытные лучшие представители и самые опытные военачальники японских самураев (кроме, разве что, Главнокомандующего "Западной Армией» Исиды Мицунари). Вот-вот должно было начаться, пожалуй, важнейшее сражение в японской истории. Утром 21 октября Иэясу Токугава, позавтракав, как самый простой из воинов его армии, вареными рисовыми колобками-"дзито», в полном вооружении (за исключением шлема, который он на этот раз заменил шелковой шапочкой-"эбоси»), вышел из шатра к своей пышно разряженной свите. В тот день на нем были кованые западноевропейские доспехи. Токугава обратился к свите со следующей речью, столь же краткой, сколь и выразительной:

"У нас есть только два пути: либо вернуться домой с головой врага (опять отрубленная вражья голова, желанный трофей всякого истинного "буси»! – В.А.) в руках, либо быть принесенным, но без собственной головы» (в-общем, "со щитом или на щите»...- В.А.).

Главные силы "Восточной Армии» Токугавы занимали пространство между Накасэндо и горой Ибуки. Правым крылом командовал Нагамаса Курода. Рядом с Куродой стоял "бусидан» Тадаоки Хосакавы, далее – воинские контингенты Ёсиаки Като и Ёсимасы Танаки, на левом фланге у дороги – отряд Наомасы Ии. Через дорогу встал Масанори Фукусима, отделенный рекой Фудзи от противостоявшего ему "бусидана» Ёсицугу Вакидзаки (их состава армии "тодзама»). Позади него выстроились "буси» Токатомо Кёгоку и Такаторы Тодо, за которыми по южной дороге, примыкавшей к Накасэндо стоял "бусидан» Тадакацу Хонды.

Левый фланг противостоящей силам Токугавы "Западной Армии», закрывавший дорогу на север, составлял "бусидан» самого Исиды Мицунари, ставка которого располагалась в роще на вершине холма. Прямо перед ставкой Мицунари занял позицию его главный военный советник Сакои Сима, а также Хидэюки Гамо с контингентом, состоявшим из "буси» осакского гарнизона. Справа от дороги выстроились "бусиданы» клана Симадзу из Сацумы во главе с Ёсихиро Симадзу, перед которым расположился со своим личным "бусиданом» Тоёхиса Симадзу, презиравший огнестрельное оружие, как "недостойное благородного воина», и вооруженный, вместо "огненной трубки», старым добрым самурайским луком-"кю» со стрелами, как "буси» древних героических времен "войны Гэмпэй» и отражения нашествий каана Хубилая.

Центр "Западной Армии» Исиды Мицунари составляли многочисленные "бусиданы» опытных "тайсё» Юкинаги Кониси и Хидэиэ Укити (бывшего Главнокомандующего самурайским экспедиционным корпусом в Корее в годы "Имджинской войны»). У Накасэндо выстроились "боевые холопы» Хирацуки Тоды, Киноситы и Ёсикацу Отани. За накасэндо, у основания холма Мацуо, заняли позиции ветераны Корейской компании Ёсицугу Вакидзака (чей отряд был отделен от протвостоявшего ему отряда сторонника Токугавы – Масанори Фукусимы – только рекой Фудзи) и Ёсицугу Отани (настолько сильный пораженный проказой, что не мог сесть на коня, и потому командовавший войсками со своих крытых носилок). Вершину холма Мацуо на крайнем правом фланге "Западной Армии» занимал Хидэаки Кобаякава.

В общем, позиция "тодзама» была весьма удобной: их войска перегородили дорогу на Осаку, так что Токугаве пришлось атаковать их позиции в лоб.

И Токугава приказал своим "боевым холопам» атаковать.

Часть его "буси», под командованием Наомасы Ии (доблестного воина с родовым гербом в виде "колодезных труб»), напала на противостоящий ей отряд армии "тодзама». Потрясая копьями, "боевые холопы» Ии врезались в ряды самураев "Западной Армии» и опрокинули их, в то время как остальные "боевые холопы» Ии обрушились на "бусидан» Укиты Хидэиэ. Одновременно с ними Масанори Фукусима, перейдя Накасэндо, также атаковал Хидэиэ. "Буси» Укиты Хидэиэ отбросили нападавших залпами из аркебуз, после чего, обнажив мечи, скатились вниз по склону на врага. Первая атака перешла в жестокую рукопашную схватку, и тогда остальные передовые части "Восточной Армии» двинулись прямо на ставку Мицунари. Их второй ряд выступил вперед, чтобы напасть на "бусидан» Кониси Юкинаги. Сакои Сима, советник Исиды Мицунари, получил огнестрельное ранение и был вынужден отойти в тыл. Самураи из Сацумы неподвижно стояли на месте, поскольку их предводитель-"традиционалист» Ёсихиро Симадзу решил, что их время еще не пришло (хотя Исида Мицунари сначала приказывал, затем требовал, и, наконец, уже умолял его вступить, наконец, в бой).

"Бусидан» Кониси Юкинаги был расколот надвое атакой самураев "Восточной Армии» под командованием Хирацуки Тодо и Токатомо Кёгоку, однако Ёсицугу Отани, имевший под своим началом хорошо обученных "буси», отбросивших нападающих, смог отчасти восстановить равновесие. В целом на данном этапе сражения преимущество оставалось за "западниками». Они имели численный перевес, что сказывалось на ходе сражения.

Наступил даже момент, когда "Восточная Армия», терпевшая большой урон, была готова дрогнуть и начать отход. Однако подход свежего резерва под командованием Ёрисиэ Хатисуки и других частей восстановил нарушенный баланс сил и продлил как саму борьбу, так им неопределенность ее исхода. Теперь обе армии были совершенно равны друг другу по силам. Противники то нападали, то отступали, подобно волнам бушующего моря. Долгое время ни одна из противоборствующих сторон не могла добиться решающего перелома хода битвы в свою пользу. В конце концов, Исида Мицунари решил ввести в бой свой правый фланг и подал Кобаякаве Хидэаки знак ударить с холма Мацуо во фланг "Восточной Армии». Однако тот даже не пошевелился. Сигналы, подаваемые Исидой Мицунари, становились все более отчаянными. Наконец даже Кониси Юкинага и Ёсицуга Отани послали своих гонцов на холм, убеждая Кобаякаву Хидэаки начать атаку, но столь же безрезультатно. Ни один из "буси» отряда Кобаякавы не сдвинулся с места. Отани заподозрил неладное. Еще до этого вызывающего бездействия отряда Кобаякавы Хидэаки он заметил, что атаки "Восточной Армии» почему-то проходят мимо холма Мацуо. Тогда Исида Мицунари – на всякий случай! - принял определенные меры предосторожности. Правое крыло его "Западной Армии» под командованием Ёсицуги Отани развернулось на девяносто градусов (на случай, если Кобаякава Хидзаки, признаки измены которого делу "тодзама» становились все более очевидными, нанесет удар ему в тыл).

Иэясу Токугава тоже ждал, что предпримет непредсказуемый (пока!) Кобаякава Хидэаки. Вероятно, он не был до конца уверен в его предательстве дела Мицунари Кацусигэ Исиды. Чтобы спровоцировать Кобаякаву Хидэаки на выступление, Токугава направил нескольких аркебузиров выстрелить в его сторону. Словно выйдя из оцепенения, самураи Кобаякавы Хидэаки бросились вних по склону холма на воинов Ёсицуги Отани. Но "буси» Ёсицуги уже были готовы к этой атаке своих вероломных "союзников», встретив ее кинжальным огнем аркебуз. Десятки тел предателей покатились вниз по склону. При виде этого отпора Иэясу Токугава отдал своим войскам приказ перейти в общее наступление по всему фронту.

Некоторое время Ёсицуге Отани удавалось сдерживать комбинированный натиск изменников и самураев "Восточной Армии» Токугавы. Однако к Кобаякаве присоединился еще один изменник – Вакидзака, также напавший на Ёсицугу Отани. Уступавшие в числе одновременно напавшим на них сразу трем противникам самураи Ёсицуги были перебиты. Сам Ёсицуга Отани покончил с собой, с помощью одного из своих приближенных, отрубившего своему сюзерену, вспоровшему себе живот, голову и спрятавшему ее, чтобы она не досталась врагу в качестве трофея...

"Бусидан» Кониси Юкинаги откатывался все двльше назад под неудержимым натиском неприятеля. Самураи Кобаякавы, прорвавшись сквозь остатки войск Ёсицуги (решивших умереть, но не сдаваться), обошли "бусидан» Укиты Хидэиэ и ударили войскам Кониси Юкинаги в тыл. Со всех сторон звучали крики: "Измена!». Затем настал черед "бусидана» Укиты Хидэиэ. Его командир ринулся, очертя голову, сквозь толпу самураев, чтобы своей рукой покарать предателя Кобаякаву Хидэаки, но приближенные удержали его и заставили отступить вместе с ними. Центр "Западной Армии» был наголову разбит. Придя в отчаяние, Мицунари Кацусигэ Исида бросил все наличные силы против частей "Восточной Армии», атаковавших высоту, на которой была расположена его ставка. Но и он был вскоре вынужден бежать, оставив на поле боя только доблестный сацумский клан Симадзу. Глава клана – Тоёхиса Симадзу – вскоре был убит, и Ёсихиро Симадзу оказался единственным из предводителей "боевых холопов», не бежавшим с поля битвы при Сэкигахаре, памятуя о заповедях древней самурайской доблести. Под его началом оставалось не более восьмидесяти "боевых холопов», окруженных со всех сторон полчищами разъяренных неприятелей. Наомаса Ии хотел вызвать Ёсихиро Симадзу на поединок. Однако Ии – видный издалека в ярко-красных доспехах и ярко-красном шлеме с золотыми рогами – показался самураям клана Симадзу из области Сацума столь привлекательной мишенью, что они, не удержавшись от соблазна, обстреляли его из аркебуз (как видно, позабыв о древнем самурайском правиле не вмешиваться в честный рыцарский поединок двух благородных "боевых холопов»). Получив тяжелое огнестрельное ранение в левую руку, Наомаса Ии не смог осуществить задуманное.

Осознав, наконец, вопиющее неравенство сил, Ёсихиро Симадзу, пришпорив коня, во главе остатков клана Симадзу, прорвался сквоь кольца вражеских самураев и ускакал прочь по дороге, ведущей на юго-запад. Обогнув гору Нангу, беглецы наткнулись на авангард войск Тэрумото Мори и Хироиэ Киккавы, союзников Мицунари Кацусигэ Исиды, проведших все утро в долине, прислушиваясь к шуму сражения. Когда Симадзу сообщил им о разгроме, Хироиэ Киккава со своим "бусиданом» тотчас же дезертировал, а Тэрумото Мори отказался от своего плана нанесения удара по левому флангу Токугавы.

В два часа пополудни Иэясу Токугава понял наконец, что выиграл битву при Сэкигахаре. Он сел на свой походный табурет, надел свой "франкский» шлем (к которому японские умельцы приладили личину) поверх шелковой шапочки и, плотно завязав его шнурки, произнес фразу, мгновенно ставшую крылатой:

"Одержав победу, подтяни завязки шлема!» (то есть: "Победив, не почивай на лаврах, а готовься к новым боям и походам!» - В.А.).

Затем, подняв жезл – знак своей власти – победитель деловито приступил к осмотру отрубленных голов неприятельских "тайсё», подносимых ему одна за другой. К нему подходили с докладами "даймё» и "тайсе» - Нагамаса Курода, Тадакацу Хонда, Масанори Фукусима, его собственный сын Тадаёси Токугава. Когда к Главнокомандующему явился с докладом раненый самураями клана Симадзу из Сацумы пулей в руку Наомаса Ии, Иэясу Токугава, сойдя со своего походного трона, лично перевязал ему рану. Последним подошел изменивший Мицунари Кацусигэ Исиде "тодзама» Кобаякава Хидэаки, склонившийся перед победителем в глубоком поклоне. Вполне возможно, именно измена Кобаякавы Хидэаки и некоторых других "тайсё», не просто дезертировавших, но перешедших из стана Исиды Мицунари в стан врага, стала главной причиной победы "Восточной Армии» Иэясу Токугавы в битве при Сэкигахаре...

Победитель приказал Кобаякаве Хидэаки и другим "тайсё», перебежавшим к нему из стана Исиды Мицунари, преследовать их спасшегося бегством бывшего сюзерена и взять его замок Саваяму. Замок был взят (доблестно, но безуспешно оборонявшие его родичи Мицунари совершили над собой обряд "сэппуку»), но сам Исида Мицунари снова ускользнул и целую неделю скрывался от преследователей в густой лесной чаще на горе Ибуки.

6 ноября 1600 года злополучный Мицунари Кацусигэ Исида был схвачен преследователями в селении Игути, доставлен в Киото и обезглавлен, как государственный преступник, недостойный почетной смерти от собственной руки, вместе с Кониси Юкинагой и буддийским воином-монахом Экэем Анкокудзи, фаворитом Тэрумото Мори, который сражался при Сэкигахаре, а также другими "тайсё» потерпевшей поражение "Западной Армии». Юкинаге Кониси, из уважения к его доблести, было предложено совершить над собой обряд "сэппуку», но Кониси, будучи ревностным христианином, даже под угрозой "утраты самурайской чести», наотрез отказался совершить грех самоубийства, и потому был обезглавлен наравне с другими осужденными.

Успех Токугавы в кровопролитной битве при Сэкигахаре еще больше укрепил его авторитет. Он щедро раздавал своим сторонникам новые земли, и с подчеркнутым пиететом относился к особе Божественного Тэнно, однако реальную власть, разумеется, оставил за собой. По его приказу были пересмотрены границы прежних провинций и округов. В 1614 году Иэясу Токугава, идя по стопам Хидэёси Тоётоми, но действуя несколько более мягкими методами, издал ряд указов, направленных против христиан, всячески ограничивая и осложняя их присутствие и жизнь в Стране Восходящего Солнца. Только в 1603 году, через три года после грандиозной битвы при Сэкигахаре, Иэясу Токугава официально получил от Божественного Императора Японии Го-Ёдзэя титул "сёгуна», положив тем самым начало сёгунату Токугава (1603-1667), последнему сёгунату в истории Страны Восходящего Солнца. Своей резиденцией и местопребыванием своего "бакуфу» он избрал город Эдо (известный ныне под названием Токио). Поэтому период правления "сёгунов» клана Токугава именуется в японской исторической традиции еще и "периодом Эдо».

Формально передав титул "сёгуна» сыну, Иэясу Токугава организовал составление "Уложения о самурайских родах» ("Букэ сё хатто»), определявшего нормы поведения японских "боевых холопов» как на военной и гражданской службе, так и в личной жизни. В "Уложении о самурайских родах» были в сжатой форме кодифицированы традиции военно-феодального сословия Японии ("бусидо»), дотоле передававшиеся в устной форме.

В области внешней политики Иэясу Токугава, в отличие от своего бывшего сюзерена Нобунаги Оды, сделавшего, как известно, ставку на "латнняи»-португальцев и союз с папой римским, главой католической церкви, предпочитал сотрудничать с голландскими торговцами – протестантами и заклятыми врагами католиков.

Английский моряк Уильям Адамс, прибывший в Японию на голландском судне в 1600 году, стал советником Токугавы по некоторым вопросам европейской политики. Его история послужила основой для сюжета книги и известного художественного фильма "Сёгун».

При Иэясу Токугаве голландские "заморские дьяволы» получили монополию на торговлю с Японией.

Два года спустя после получения от Божественного Тэнно титула "сёгуна» Иэясу Токугава отрекся от сёгунского титула в пользу своего сына Хидэтады Токугавы (главной целью данного шага было желание обеспечить наследование этого высочайшего, после Императорского, титула по линии собственной семьи).

Однако в действительности он продолжал зорко следить за политической жизнью, хотя формально удалился в Сумпу (Сидзуока), где посвятил свой досуг занятиям изящной словесностью.

Так в Стране Восходящего Солнца началась эпоха правления очередной династии "сёгунов», на этот раз - из "военного дома» Токугава, даровавшая стране мир на протяжении двух с половиной столетий. Лишь однажды, в начале XVII века, этот мир был ненадолго нарушен, когда Иэясу хитростью и силой оружия устранил достигшего к тому времени совершеннолетия Хидэёри Тоётоми – сына усопшего "тайко» Тоётоми Хидэёси, не пожелавшего отказаться от титула "сёгуна», завещанного ему отцом на смертном одре. Сын Тоётоми Хидэёси и его сторонники обосновались в городе Осака, остававшимся центром оппозиции власти Токугавы на протяжении пятнадцати последующих лет.

В 1611 году Иэясу Токугава встретился с Хиэёри Тоётоми, с которым помолвил свою внучку Сэн-химэ (дочь своего сына-"сёгуна» Хидэтады Токугавы). Однако Хидэёри, все еще пользовавшийся, как сын великого Хидэёси Тоётоми, немалым общественным авторитетом, продолжал рассматривать Токугаву как узурпатора.

Отношения между ними стали накаляться все больше, пока дело не дошло до открытого разрыва.

Встав во главе пятидесятитысячного самурайского войска, Иэясу Токугава подступил к Осаке, удерживаемой верными Хидэёри Тоётоми "тайсё», собравшими под своими знаменами многочисленные отряды "боевых холопов». В мае 1615 года в сражении под Осакой (последней из великих битв с участием самурайских армий на столь щедро политой человеческой кровью и засеянной человеческими костями японской земле) "буси» Хидэёри были разбиты и сам город взят войсками Токугавы. Городская цитадель загорелась во время штурма. Хидэёри Тоётоми вместе со своей супругой - внучкой Иэясу Токугавы и дочерью правящего "сёгуна» – сгорел в огне пожара.

Возвратившись в Сумпу, Иэясу вскоре тяжело заболел и в мае 1616 года скончался на семьдесят пятом году жизни. Он был погребен в Никко Тосё-гу. В честь него был возведен величественный храм.

При нем было окончательно сломлено сопротивление вольных и непокорных "даймё». Центростремительные (объединительные) тенденции в истории Японии окончательно возобладали над центробежными (разъединительными).

Еще в 1614 году под влиянием Иэясу Токугавы его сын-"сёгун» издал закон о запрете на проживание в Японии чужеземцев (что весьма осложнило проповедь христианской религии и дело обращения японцев в христианство). Таким образом была сделана попытка избежать опасности поддержки зарубежными силами, выступавшими под прикрытием проповеди христианской религии, сил внутри Японии, враждебных дому Токугава (чтобы не появился "новый Нобунага Ода»).

Впоследствии, в 1636 году, под страхом смертной казни японцам было запрещено покидать территорию своей страны, а также строить корабли, способные на дальние плавания. Так было положено начало эпохи самоизоляции Страны Восходящего Солнца от внешнего мира.

Период, начавшийся с правления Иэясу Токугавы, стал самым мирным периодом за всю историю Страны Восходящего Солнца: как это ни парадоксально, но воинственный клан Токугава, пришедший к власти через реки крови, обеспечили многострадальной Японии полное отстутствие вооруженных конфликтов на ее территории на протяжении всего периода владычества своего "военного дома».

После того, как эпоха "воюющих провинций» ушла в прошлое, победоносный Иэясу и его преемники из "военного дома» Токугава начали наводить в истерзанной усобицами, залитой кровью стране новые порядки. Они стремились к построению государства, в котором ни у кого не было бы возможности строить интриги, плести заговоры, чинить насилие или развязывать гражданские войны. Чтобы в зародыше пресечь малейшее неповиновение, эти государственные мужи приняли весьма радикальные меры.

Одна из этих весьма радикальных мер касалась Священной особы Императора с его ближайшим окружением. Божественному Тэнно и придворной знати "кугэ», с ее вечными интригами, было строжайше запрещено вмешиваться в политику. Еще при жизни Иэясу Токугавы, в 1615 году, был издан указ, до предела урезавший полномочия Тэнно. Ему отныне дозволялось лишь участвовать в религиозных обрядах и церемониях по случаю государственных праздников, а также заниматься меценатской деятельностью - покровительствовать философам, поэтам и художникам.

Чтобы удержать политическую власть в руках военного сословия, Иэясу Токугава назначал на все ключевые государственные посты только преданных лично ему самураев.

Возглавлял государственный аппарат "боевой холоп» наивысшего ранга – "сёгун». Резиденция "сёгуна» из рода Токугава располагалась в Эдо (нынешней японской столице Токио). Из своей резиденции "сёгун» правил как абсолютный монарх-самодержец. Слово "сёгуна» было законом, все его приказы подлежали неукоснительному и беспрекословному исполнению под угрозой жесточайших кар.

Ступенью ниже в иерархии сёгуната Токугава стояло военное правительство (сохранившее древнее название "бакуфу»). Большинство министров, равно как и все чиновники, занимавшие высокие посты в сёгунате Токугава, происходили из знатных самурайских семей. Они были обязаны обеспечивать исполнение приказов "сёгуна» во всех уголках Страны Восходящего Солнца.

Ступенькой ниже "бакуфу» в государственной иерархии сёгуната Токугава стояли самурайские владетельные князья-"даймё», возглавлявшие двести шестьдесят провинций Страны Восходящего Солнца и управлявшие этими провинциями – разумеется, не по собственному усмотрению, как это было накануне гражданской войны, а в строгом соответствии с предписаниями, полученными от "сёгуна», через "бакуфу». Памятуя об ужасных уроках столетней гражданской войны, "сёгуны» из рода Токугава установили над всеми "дайме» строжайший и неусыпный контроль. В эпоху правления "военного дома» Токугава все "даймё» были обязаны регулярно, (первый раз – через год после назначения), являться в столицу сёгуната (причем с семьей и свитой) и отчитываться перед "палаточным правительством», которое могло в любой момент отозвать их (именем "сёгуна») и назначить управлять другой провинцией, осуществляя регулярную "перетасовку кадров». По прошествии года "даймё» получал дозволение вернуться от сёгунского двора в свою провинцию, но его супруга и дети владетельного князя (на всякий случай, как бы чего не вышло) оставались при дворе "сёгуна» в качестве заложников. С тех пор по всей Японии потянулись длинные процессии – это провинциальные "даймё» в сопровождении многочисленной челяди переезжали, по воле "сёгуна» и "бакуфу», с места на место.

Что касается рядовых самураев, то лишь немногие из этих "боевых холопов» подчинялись непосредственно "сёгуну», правившему Страной Восходящего Солнца из Эдо (такие прямые вассалы "сёгуна», аналогичные имперским рыцарям средневековой западноевропейской "Священной Римской Империи», "рейхсриттерам», именовались по-японски "гэкининами). Значительная часть самураев – около четырехсот тысяч "буси» вместе со своими семьями – находились в распоряжении провинциальных "даймё» (хотя и считались – как, впрочем, и "даймё» - состоящими на военной службе у "сёгуна», а формально – на службе у Тэнно, как и сам "сёгун»). Большинство "боевых холопов» проживало именно в столицах провинцией – одни в крепости своего сюзерена-"даймё», другие – в стоявших вокруг нее небольших домах с "приусадебными участками». Так бывшие сельские жители становились горожанами. В провинциях самураи выполняли обязанности, возлагаемые на них местными "даймё». Одним выпадала военная стезя – они служили во "внутренних войсках», обеспечивая порядок в городах и провинциях, в личной гвардии "даймё», или же несли гарнизонную службу в крепостях или же сторожевую службу на сухопутных и морских границах страны (отражая набеги пиратов и недобитых "варваров»). Однако, в связи с общим снижением уровня военной опасности, большинство "боевых холопов» эпохи сёгуната Токугава перешло к мирным занятиям (совершенно не типичным для них в "классическую» эпоху покорения варваров и междоусобных войн, собственно, и вызвавшую к жизни самурайское сословие).

Самураи управляли поместьями и товарными складами, трудились в качестве сборщиков налогов, вербовали крестьян для проведения строительных работ, словом – превратились в государственных чиновников. За это они получали установленное жалование.

Однако став фактически государственными чиновниками (или, говоря по-русски, "крапивным семнем»), "боевые холопы» державы Ямато отнюдь не перестали считать себя воинским чином, или, говоря по-европейски, "дворянством меча». Напротив! Они, пожалуй, в большей степени, чем когда бы то ни было ранее, ощущали себя знатными воинами, элитой богоизбранного японского народа. Это объяснялось их традиционным военным воспитанием и особым образом жизни – даже в мирное время они обязательно подолгу предавались воинским упражнениям, неустанно совершенствуя свои навыки в обращении с мечом и другими видами оружия и в боевых искусствах.

Но еще важнее для самосознания самураев было их исключительное положение в обществе, которое за ними признавал закон. Уже вскоре после провозглашения "сёгуном» Иэясу Токугава разделил всех своих (формально – Императорских) подданных на четыре сословия:

1."Боевых холопов»

2.Крестьян

3.Ремесленников

4.Торговцев.

При этом в соответствующем указе "сёгуна» особо оговаривалось, что самураи – "господа среди четырех сословий». Только боевые холопы имели право носить пару мечей. Правда, со временем, уже после смерти Иэясу Токугавы, при его преемниках, право носить меч (увы! - только один), удостоились также ремесленники-шляпники (изготавливавшие головные уборы). Это было связано с представлением, что голова - самая главная и важная часть человеческого тела. Ноги же считались самой презренной его частью (и потому ремесленники, специализировавшиеся на изготовлении сандалий, были объектом всеобщего презрения).

Доход, получаемый самураями в форме жалованья за службу, исчислялся в "коку» риса. Крестьяне же, выращивавшие рис, практически не могли себе позволить питаться этим дорогостоящим продуктом. Им было запрещено печь рисовые лепешки и колобки, делать из риса лапшу и готовить из него сакэ (саке) - крепкое рисовое пиво (а отнюдь не "рисовое вино», не "рисовую водку» и не "рисовый самогон», как у нас считают многие, ибо сакэ готовят не методом перегонки, а методом сбраживания!), поскольку чиновники "палаточного правительства» считали это непроизводительным расходованием риса, который земледельцы были обязаны сдавать сборщикам налогов и податей, а самим питаться ячменной или просяной похлебкой и редькой).

Кстати говоря, за пределами перечисленных выше четырех сословий самурайского государства "токугавского образца» находилась своеобразная "каста неприкасаемых» - так называемое сословие "эта» (люди, род деятельности которых считался "грязным», "нечистым», "недостойным детей Солнца») – мусорщики, работники скотобоен, живодерен, палачи и т.д.

О том, какое значение привилегированное положение самураев эпохи сёгунато Токугава по сравению со всеми другими сословиями имело на деле, говорит следующий пример. Любой японский "боевой холоп» (от "сёгуна» до простого караульного воина) обладал особой, дарованной ему законом, привилегией – "убить и уйти». Это означало право самурая убить любого человека трех низших сословий, не оказавшего "боевому холопу» должного почтения (например, перебежавшего ему дорогу или недостаточно быстро поклонившегося при встрече с ним). Случаи подобных бессудных расправ были нередкими, но воспринимались как нечто само собой разумеющееся.

О МОРАЛЬНОМ КОДЕКСЕ ЯПОНСКОГО "БОЕВОГО ХОЛОПА»

Как уже, наверно, стало ясным уважаемым читателям, сословие японских "боевых холопов» объединяли и сплачивали в единое целое вовсе не чины и звания, не полученные за верную службу владения и прочие материальные блага, и уже тем более не образ жизни (как раз в этом плане различия между "буси» были весьма велики, ведь самураем был и рядовой "буси», и могущественный "сэйитай сёгун»). Всех самураев сплачивало воедино нечто нематериальное, а именно – представление об идеальном "доблестном муже». Всякий "боевой холоп» стремился к единственной достойной человека его рода, круга, происхождения и положения высокой цели – стать таким "доблестным мужем». Долгий и трудный путь к достижению этой высокой цели самурайские идеологи и обозначали уже упоминавшимся нами выше термином "бусидо», "путь воина».

"Бусидо» был основным моральным законом, кодекс идеального поведения воина, руководствуясь которым, жил в этом мире самурай. Можно даже сказать, что "бусидо» сор временем превратился в нечто вроде специфической, сугубо самурайской "религии» (если рассматривать "религию» в ее исконном значении, означающим по-латыни: "то, что объединяет», "то, что сплавляет», "то, что спаивает воедино»). Все "боевые холопы» державы Ямато старались неукоснительно следовать заветам этой "религии». В каждом отдельном княжестве существовали как общие, так и свои, специфические, правила "бусидо». Прежде всего, всякий "буси» был обязан усвоить три главные, или основные, добродетели:

1.Верность

2.Чувство долга

3.Храбрость.

Отступать от этих главных добродетелей "буси» не должен был никогда и ни при каких жизненных обстоятельствах.

Под верностью кодекс "бусидо» подразумевал самую ценную для самурая добродетель – верность господину (для самурая считалось недопустимым быть слугой двух господ). Ни при каких условиях японский "боевой холоп» не должен был нарушать эту первейшую из всех самурайских заповедей.

В клятве "буси» из упоминавшегося нами выше знаменитого собрания самурайских наставлений начала XVII века "Хакагурэ», говорится:

"Где бы ты ни находился, в горах или под землей, в любое время и везде мой долг обязывает меня охранять интересы моего владыки. Это – становой хребет нашей веры, неизменной и вечной».

Второй главной добродетелью всякого "боевого холопа» кодекс "бусидо» считал чувство долга. Это понятие объединяло в себе несколько моральных заповедей и, прежде всего, долг самовоспитания, требовавший от каждого самурая:

1.Честности ("боевому холопу» нельзя было лгать, злословить, совершать бесчестные поступки)

2.Непритязательности (презрения к роскоши, деньгам, прочим жизненным благам)

3.Приличия (соблюдения принятых этических норм, скромности и невозмутимости, строгости и сдержанности в чувствах).

Понятие чувства долга подразумевало не только обязанности "боевого холопа» по отношению к себе самому, но и обязанности по отношению к другим. Это означало, что самурай обязан:

1.Ни перед чем не отступать при исполнении своего долга

2.Быть полезным своему господину

3.Быть почтительным к своим родителям

4.Быть великим в милосердии.

Помимо верности и чувства долга, третьей главной добродетелью "боевого холопа» была храбрость. Под храбростью понималась не только отвага и личное мужество "буси» на поле боя и вообще в военное время, но и бесстрашие в мирной, обыденной жизни. Этот весьма почитаемый в Стране Восходящего Солнца принцип был еще древним китайским философом Кун Фуцзы, или Кун Цзы ("учителем Куном», именуемым европейцами Конфуцием, и жившим предположительно в 552-479 годах до Р.Х.) облечен в форму следующего постулата:

"Всегда непоколебимо делай правое дело».

Этот конфуцианский постулат, кстати говоря, всецело соответствует главному жизненному правилу всякого христианского рыцаря:

"Делай, что должен, и пусть будет, что будет».

Еще одной доблестью всякого японского "боевого холопа» считалась непоколебимая верность правилу "самурай мало говорит и много делает».

Для истинного "буси» всякое промедление считалось недопустимым. Любой воин был обязан, не задумываясь, заступиться за правое дело, даже если благородный поступок может стоить ему жизни. Ведь, как следует из кодекса "бусидо», "правое дело – все, жизнь – ничто».

И здесь мы с вами, уважаемые читатели, подошли к самой сути самурайской морали: поскольку в соответствии с кодексом "бусидо» обстоятельства в любой момент могли потребовать от "боевого холопа» пожертвовать собственной жизнью, всякий уважающий себя, чтущий память своих доблестных предков и ценящий свое сословие "буси» должен осознавать, что жизнь не имеет никакой ценности ("жизнь – ничто»). "Хагакурэ», которое мы уже не раз цитировали, учит:

"Путь воина означает смерть. Когда для выбора имеются два пути, выбирай тот, который ведет к смерти. Не рассуждай! Направь мысль на путь, который ты предпочел, и иди!»

Поэтому всякий японский "боевой холоп» был готов беззаветно проливать свою кровь и отдать саму жизнь, если того требует его долг.

Самурайство заимствовало стоическое терпение и презрение к смерти от буддизма (особенно на него повлиял дзэн-буддизм); религиозное почитание своей земли и своего суверена – от синтоизма; социальную модель, ритуальность поведения (а на ранних стадиях и определенную литературно-художественную культуру – от конфуцианства. Таким образом, "бусидо», при ближайшем рассмотрении, представляет собой не самобытное порождение исключительно "японского духа», но весьма сложную амальгаму. Сплав взглядов, заимствованных из разных учений, два из которых (буддизм, в своей форме, именовавшейся в Китае, как мы знаем, "чань-буддизмом», а в Японии – "дзэн-буддизмом», и конфуцианство) пришли на Японские острова из континентального Китая (в значительной степени - через Корею).

Два основных момента всегда поражают всякого, кто знакомится с историей самурайского сословия. Во-первых, как нам уже известно, у японских "боевых холопов» с давних времен существовал обычай отрезать голову поверженному противнику. Самураи старались пленных не брать, трофеи их интересовали мало; главная цель и наивысшая радость для них заключались в том, чтобы добраться до сильного противника, сразить его, отрубить убитому голову и поднести ее в дар своему господину. Возможно, этот обычай "охоты за головами» восходит к эпохе войн в Древнем Китае, где воин получал повышение по службе, если добывал в бою и приносил своему военачальнику голову (или правое ухо) знатного врага. Кстати, аналогичный обычай существовал и у татаро-монголов эпохи Чингисидов (как мы знаем, довольно быстро окитаившихся, после покорения ими Китая). Так, например, после уже упоминавшегося нами выше разгрома монголо-татарскими полководцами хана Батыя объединенного войска силезских, польских, немецких и орденских рыцарей в 1241 году при Лигнице (Легнице, Вальштатте) вечером к шатру монголо-татарского главнокомандующего торжествующие победители приволокли девять огромных окровавленных мешков, доверху наполненных отрезанными ушами христианских рыцарей, павших в бою. Отсюда идет и широко известное в Японии по сей день изречение: "Взял голову и получил повышение».

Во-вторых, японские "боевые холопы» отличались редкостным хладнокровием, с которым они расставались с собственной жизнью. Самоубийство было чрезвычайно широко распространено в самурайской среде уже с XI века; обычай велел верному вассалу добровольно уходить из жизни, если умирал его господин (это называлось "смертью вослед»); смерть от своей собственной руки также служила средством избежать позора и бесчестья; способом продемонстрировать свои самоконтроль и выдержку в экстремальных обстоятельствах. В этой связи обычай вспарывать себе живот ("сэппуку», или "харакири») должен рассматриваться не как экзотический способ ухода из жизни, но как традиционная, последняя в земной жизни, демонстрация собственной доблести. Добровольно убивая себя столь мучительным способом, самурай показывал, что он не трус, выбирающий "легкий и быстрый» выход из сложившейся безвыходной ситуации, но истинно благородный и праведный муж, обладающий подлинной силой духа даже перед лицом самых неблагоприятных обстоятельств.

Вскрытие себе живота (а вскрывать живот предписывалось определенным зигзагообразным движением) далеко не всегда приводит к немедленной смерти самоубийцы, она бывает долгой и грязной. И потому очень часто при ритуальном самоубийстве "боевого холопа» присутствовал "помощник», или "секундант» ("кайсяку»), избавлявший "буси»-самоубийцу от неприятных последствий этого жестокого акта, когда могло произойти что-то некрасивое, грязное, непристойное, грозившее омрачить последние минуты благородного воина и торжественность момента. О "сэппуку» у нас будет еще подробнее рассказано далее.

Не случайно в XVIII веке самурай Цунэтомо Ямамото признавался:

"Я постиг, что путь самурая – это смерть».

Постоянная память о смерти (характерная и для некоторых других, в том числе западных, элитарных групп или сообществ – например, для "вольных каменщиков», или масонов, одним из главных девизов которых является "Memento mori», то есть, "Помни о смерти», одним из главных символов – человеческий череп или скелет с надписью "Ты сам таков будешь» и т.д.) порождает некоторый сентиментальный настрой. В Средние века в некоторых вариантах "бусидо» были распространены наставления по занятиям изящной словесностью, в первую очередь – поэзией. В этих наставлениях утверждалось, что умение составить возвышенное стихотворение перед самоубийством (или просто перед лицом смертельной опасности) подчеркивает величие самурайского духа и его способность возвышаться и над смертью, и над жизнью.

 

Скачать полный вариант статьи Вы можете в конце IV части, перейти ...

См также:

Часть I:

Часть II:

Часть III:

Часть IV:


Название статьи:Боевые холопы Ямато. II.
Автор(ы) статьи:imha
Источник статьи:
ВАЖНО: При перепечатывании или цитировании статьи, ссылка на сайт обязательна !
html-ссылка на публикацию
BB-ссылка на публикацию
Прямая ссылка на публикацию
Добавить комментарий

Оставить комментарий

Поиск по материалам сайта ...
Общероссийской общественно-государственной организации «Российское военно-историческое общество»
Проголосуй за Рейтинг Военных Сайтов!
Сайт Международного благотворительного фонда имени генерала А.П. Кутепова
Книга Памяти Украины
Музей-заповедник Бородинское поле — мемориал двух Отечественных войн, старейший в мире музей из созданных на полях сражений...
Top.Mail.Ru